Тайны подводной войны. 1914—1945
Шрифт:
В-третьих, и самых главных, сейчас-то мы точно знаем, что никаких немецких транспортов в тот день в Мемель не прибывало и не убывало, а то, что Грищенко наблюдал, являлось парой искавших его охотников да группой вспомогательных тральщиков 31-й флотилии (бывшие голландские люггеры), выходивших для разведывательного траления по известным немцам координатам постановки «Л-3». Тот факт, что, протралив весь район до утра 30 июня, немцы так и не нашли ни одной мины, говорит о том, что они были выставлены все-таки не совсем там, где это приказывал комбриг Египко. Впрочем, причиной отсутствия мин могли быть и нарушения, допущенные при подготовке мин в базе, приведшие к неправильной установке по глубине. Именно к такому выводу можно прийти исходя из того факта, что вечером 2 июля находившийся в дозоре у Мемеля охотник «Uj114» обнаружил при помощи гидролокатора в точке 55.44,1 с.ш./20.59,VI в.д. три подводных объекта на расстоянии 900, 600 и 400 м, которые классифицировал как мины. В течение 3 и 4 июля тральщики 31-й флотилии вновь протралили прибрежный фарватер № 80 катерными тралами MPG на глубину до 10 метров (лодка ставила мины с углублением 12 футов — 3,7 м) в этом районе на ширину три мили и вновь ничего не нашли — мины «Л-3» «пропали с горизонта» окончательно.
Интересно отметить, что командир, признавая тот факт, что мины были выставлены вдалеке от фарватера, в своих мемуарах объявил мемельскую постановку сверхрезультативной, приписав ей гибель сразу шести судов! Два из них: транспорт «Поллукс» и рыболовный траулер «Понтер», можно отбросить сразу, поскольку они погибли очень далеко от места постановки — «Поллукс» 23 ноября у Ростока, «Гюнтер» 8 октября в точке 55.18 с.ш./18.5VII в.д. Что же касается четырех остальных, то они действительно погибли у Мемеля, но не на минах «Л-3», а на немецком оборонительном заграждении: латвийский «Кайя» (244 брт) подорвался 1 октября из-за неправильных действий капитана, пренебрегшего советом лоцмана, шведский «Уно» 22 ноября потому, что пытался вообще обойтись без услуг лоцмана, немецкий «Эгеран» (1142 брт) 26 ноября потому, что вышел за пределы фарватера в туманную погоду. Подробности гибели 19–20 ноября транспорта «Хенни» (764 брт) неизвестны, поскольку он затонул со всем экипажем и при тралении заграждения был найден лишь его остов. Координаты подрывов всех четырех судов были еще раз уточнены при тралении, и все они находились на немецком заграждении. В конце ноября — первой половине декабря тральщики 31-й флотилии и катера плавбазы тральщиков «MRS 12» вытралили оборонительное поле, уничтожив 102 мины EMD. Еще четыре были ранее замечены плавающими и расстреляны, и столько же числилось сработавшими при подрыве судов. 10 мин потерялось, как и все 20, выставленные с «Л-3»…
После постановки Грищенко начал возвращение вдоль латвийского побережья, которое внезапно омрачилось неисправностью кормовых горизонтальных рулей — при одной из перекладок они застыли в положении 25 градусов на погружение. Починить их привод, рассоединившийся в надстройке, можно было только с наступлением темноты в надводном положении. Эту задачу в ночь на 29-е выполнил персонал БЧ-5, которую возглавляя один из лучших инженеров-механиков подводных сил КБФ М.А. Крастелев. Правда, при этом в надстройку уронили лом, который грозил заклинить рули окончательно, но он был извлечен самым щуплым членом экипажа — старпомом В.К. Коноваловым. В эту же ночь подлодка получила приказ возвращаться не в Ригу, а в Таллин через проливы Соэлавяйн и Мухувяйн, правда, при этом указывалось, что северные подходы к Мухувяйну закрыты для плавания в связи с обнаружением мин. Вечером 29-го начальник штаба КБФ закрыл для прохода и Соэлавяйн, хотя еще раньше «Л-3» приказали идти в Рохокюлу, куда в это время направлялись и плавбазы 1-й бригады. В связи с этим командир 1-й бригады Египко приказал подлодке временно задержаться в районе западнее входа в пролив. Причиной задержки первоначально стала необходимость в обвеховывании мест потопления немецкой авиацией транспорта «Марта» и шаланды «Амга», а также желание обеспечить встречу подлодки тральщиками. Поскольку те были заняты проводкой плавбаз бригады в Моонзунде, командиру минзага пришлось ждать дальнейших приказаний в течение двух суток. Грищенко утверждал, что за время маневрирования в районе шесть раз слышал скрежет минрепов по корпусу, но сопоставление с известными координатами минных заграждений показывает, что скорее всего подлодка собирала на себя рыбацкие сети. Наконец, в 01:30 2 июля на субмарине смогли прочитать отправленную еще девять часов назад радиограмму штаба Прибалтийской ВМБ, где ей предписывалось в 22 часа 1 июля прибыть в точку встречи с тральщиками в районе бухты Тагалахт. Очевидно, тот, кто отправлял радиограмму, совершенно не задумывался над тем, что в момент отправления лодка будет находиться под водой, где прием радиоволн невозможен. Впрочем, даже если «Л-3» пришла бы в назначенную точку, ее там никто бы не встречал. Дело в том, что посланные навстречу тральщики «Т-298» и «Т-299» на выходе из Соэлавяйна попали на выставленное немецкими торпедными катерами минное поле «Кобург», где «Т-299» подорвался и быстро затонул. Второй тральщик подобрал 17 уцелевших при взрыве и вернулся в базу. После этого пролив вторично закрыли для прохода, а Грищенко приказали продолжить ожидание в бухте Кихелькона.
Сделать это оказалось непросто — ночью при подходе к берегу субмарина подверглась обстрелу береговой батареи и была вынуждена срочно погрузиться. Утренняя попытка пройти в бухту под перископом оказалась невозможной из-за тумана. Минзаг пролежал на грунте до 18 часов 2 июля, а затем повторил подход — на этот раз успешно. Достигнув 13-метровой глубины, Грищенко приказал всплыть и сразу же вынести на мостик флажные опознавательные сигналы. «Как потом выяснилось в Кихельконе, — писал командир в своем донесении, — решение было правильное. Батареи, заметив какие-то флаги на ПЛ, решили либо своя, либо сдается в плен, почему огня и не открывали, а выслали навстречу катер». Как и следовало ожидать, никто в бухте о подходе подлодки оповещен не был. Пройдя в глубь бухты и встав у самого берега, Грищенко немедленно послал Коновалова на стоявший рядом транспорт «Оскар» с приказом запереть и опечатать его радиорубку. Идея в принципе была верной, но командир «Л-3» не мог знать, что информацию о его прибытии в бухту врагу передадут не какие-то диверсанты или приспешники из числа националистов, а… он сам. Уже спустя три часа после прибытия подлодки командир дежурившей у входа в Соэлавяйн немецкой субмарины «U145» капитан-лейтенант Франциус получил приказ обследовать бухту, что и произвел в утренние часы 3 июля. К счастью, «Л-3» стояла далеко от входа, и пройти до ее стоянки в подводном положении немецкая лодка не смогла бы из-за малых глубин. Франциус ничего не обнаружил и отошел в море. Оттуда он наблюдал, как около 12 часов в бухту прошли катера «МО», присланные командованием ВМБ для эскортирования «Л-3». Грищенко не стал спешить с переходом, разумно предположив, что сделать это гораздо безопасней в ночные часы, а за оставшееся время с интересом выслушал рассказ катерников о том, как они искали вражескую подлодку на подходах к Соэлавяйну в ночь на 2 июля. Теперь ему стало ясно, кому принадлежали кильватерные струи, которые он несколько раз замечал в темноте. О том, чем могла закончиться такая встреча, было лучше не думать, и свои эмоции командир минзага выразил в нескольких иронических строчках донесения. Но и на этом его злоключения не закончились. При ночном переходе в Рохокюлу подлодка чуть не столкнулась с преграждавшим фарватер буксиром, но, избежав столкновения, села на мель, правда, без серьезных последствий. На переходе к отряду присоединились два катера-тральщика типа «Рыбинец», которые перед этим протралили вход в пролив и не обнаружили при этом ни одной мины. Они и не могли их обнаружить, поскольку тралили контактными катерными тралами, а «Т-299» подорвался на донной неконтактной мине. О том, что такие мины у немцев есть, наши в наших штабах знали, но о том, что их против нас может применять противник, старались не думать. Следующий этап перехода Рохукюла — Таллин прошел в ночь на 5 июля без происшествий, если не считать таковыми двукратное открытие огня «Л-3» по группам наших торпедных катеров, о которых Грищенко не имел оповещения. Лишь после начала стрельбы катера отказывались от торпедных атак, отворачивали в сторону и давали опознавательные. В свою очередь разрешения на открытие огня по субмарине штаб флота запрашивали береговые батареи, даже несмотря на то, что она сопровождалась нашими же катерами. В выводной части донесения Грищенко задал командованию решительную «трепку», не считаясь ни с чинами, ни со званиями:
«Подготовка к войне была исключительно безобразна… В момент нападения противника ему много способствовала… шифровка командующего флотом от 21.06.41, которая запоздала… Штаб Либавской ВМБазы в ответственный момент занимался не кораблями, а эвакуацией своего штаба… Связь с ПЛ слаба, так например, командир Прибалтийской ВМБ ответственную радиограмму послал на ПЛ в 16:30, причем ему должно было быть известно, что ПЛ в это время находится под водой… Из приведенного описания похода ясно видно, что противник в Балтийском море не плавает, а ходит вдоль самого берега, благодаря чему глубины не позволяют атаковать…»
Ну разве могло руководство относиться к такому командиру позитивно? Вряд ли эта язвительность шла на пользу дела, но для Грищенко, несомненно, она была вопросом самовыражения.
Система подведения итогов походов в то время еще отсутствовала, но в целом поход «Л-3» был оценен как успешный. В штабе флота командира упрекнули в отсутствии разумной инициативы при выборе места постановки, и впредь предоставили ему право самому выбирать, где ставить мины, после проведения разведки «на себя». Этим правом Грищенко предстояло воспользоваться очень скоро, поскольку «Фрунзевец» являлся на тот момент единственным боеготовым подводным минным заградителем КБФ.
В свой второй поход «Л-3» вышла из Таллина днем 15 июля. До мыса Ристна ее и «С-8» сопровождали тральщик и пять катеров. Переход на позицию в Данцигскую бухту осуществлялся днем в подводном положении и только ночь — над водой. Это позволило сохранить скрытность, хотя и заняло три дня. Утром 19-го Грищенко приступил к своей первой задаче — постановке мин. Для этого он в подводном положении пошел к мысу Брюстерорт, справедливо рассудив, что курсирующие между Данцигской бухтой и Мемелем суда будут проходить в непосредственной близости от него. Его предположения блестяще подтвердились в 07:50, когда на горизонте показались дымы, а затем два судна, принятые командиром за тральщики. Корабли дошли до мыса, после чего развернулись на обратный курс. «Л-3» последовала за ними, выставив за 4,5 часа весь свой минный магазин. В 18:50 был зафиксирован сильный взрыв, вслед за чем в перископ в направлении минной банки наблюдался «столб воды и дыма». Между 19:30 и 23:00 акустик зафиксировал серию взрывов, которую Грищенко расценил как бомбометание эскортных кораблей, пытающихся контратаковать подлодку, только что «потопившую» транспорт. Поскольку взрывы слышались и на следующий день, командир решил отойти из опасного района к маяку Риксхефт, где он спокойно провел последующие шесть дней. Периодически подлодка получала приказы из штаба действовать на маршруте Пиллау — Мемель, приближаясь к берегу, но Грищенко их игнорировал. В ночь на 27-е он посчитал, что топлива у него осталось только на возвращение в базу, и потому своим решением покинул позицию. Справедливости ради надо сказать, что курс отхода он решил расположить на расстоянии 5–6 миль от береговой черты, совместив его с поиском судов противника. Однако, как показали последующие события, к такому поиску он не был подготовлен ни тактически, ни морально. Утром подлодка достигла района мыса Акменрагс, где в перископ были замечены тральщик и четыре катера. Спустя 10 минут акустик услышал взрывы, которые Грищенко принял за начало преследования. С перерывами взрывы продолжались на протяжении
23 часов, что стоило подводникам немало нервов. Как показывает знакомство с немецкими документами, опасения были напрасными — противник не обнаружил субмарину, а все взрывы имели непосредственное отношение к нашим действиям — летавшие волнами с небольшими интервалами бомбардировщики ВВС КБФ атаковали немецкие тральщики в гавани и на подступах к Виндавскому порту. Тем временем «Л-3» ушла к шведскому острову Форэ, где уточнила счисление и обнаружила крупный боевой корабль, идентифицированный Грищенко как крейсер «Готланд». Наконец, днем 29-го командир передал радиограмму, что через сутки он планирует прийти в район мыса Ристна, и просил обеспечить встречу. Эскорт своевременно прибыл в точку рандеву и, поскольку ранее разведка неоднократно докладывала об обнаружении тут немецких подлодок, начал сбрасывать глубинные бомбы. После всплытия Грищенко отругал за это командира эскорта, указав, что «своя лодка всегда может ошибиться в счислении и попасть не в указанное место, а под свои бомбы». Возможно, он не был бы столь категоричен, если бы знал, что за его прибытием наблюдают немецкие субмарины «U144» и «U142» — радиограмма с «Фрунзевца», где указывались место и время рандеву, была перехвачена немецкой радиоразведкой. В этих условиях только профилактическое бомбометание тральщиков «Фугас», «Заряд» и двух «малых охотников» и следование противолодочным зигзагом помешали немецким командирам занять выгодные позиции для атаки. К сожалению, без потерь все-таки не обошлось. Находившийся в дозоре на входе в пролив Соэлавяйн тральщик «Змей» вышел за пределы безопасного района и погиб на донных минах, поставленных немецкими торпедными катерами, а сама «Л-3» на входе в пролив села на мель и повредила рули. Снявшись, она в тот же день прибыла в Триги на северном побережье острова Сарема, 31 июля в Таллин, а спустя двое суток в Кронштадт, где стала в доковый ремонт.
Интересна история выставленного 19 июля минного заграждения, которое, как считалось в советское время, стало причиной гибели двух судов противника. Реально, согласно немецким документам, события развивались следующим образом: во-первых, никаких тральщиков в районе мыса Брюстерот «Л-3» встретить не могла, поскольку их там не было. Ближайшее по срокам траление проходившего тут отрезка «фарватера № 80» имело место 24 июля, и оно показало полное отсутствие мин. Скорее всего Грищенко обнаружил рыболовные траулеры, занимавшиеся ловлей в открытом море, и выставил мины у них за кормой в нескольких милях западнее оси фарватера. В ночь на 30 июля, за несколько часов до прихода к мысу Ристна, командир по собственной инициативе решил донести в штаб флота координаты загражденного минами района, которые сразу же были расшифрованы противником. Утром того же дня «фарватер № 80» между точками «блау 09» и «блау 11» был закрыт для плавания судов. Его контрольное траление в тот же день выполнили шесть тральщиков 18-й флотилии, причем оно снова показало отсутствие мин. После этого немецкое командование на некоторое время забыло про минное поле «Л-3», сосредоточившись на решении более насущных задач. Вновь о нем вспомнили 24 октября, когда на берегу между поселками Кранц (ныне Рыбачий) и Саккау была обнаружена целая мина ПЛТ. Получив материальное доказательство постановки и опасаясь, что под влиянием течений и штормов мины могут сместиться на фарватер (так произошло у Либавы с минами тральщика «Фугас»), немецкое командование решило уничтожить заграждение. Для этой цели 20 ноября оно выделило 17 и 18-ю флотилии тральщиков. Последним пришлось работать шесть дней, прежде чем они смогли найти первую ПЛТ. Еще две мины были вытралены 28 и одна 30 ноября. На этом успехи кончились, хотя работы продолжались до конца декабря и были прерваны только в связи с появлением плавучих льдин. Не удовлетворившись результатом, немецкое командование приказало продолжить траление с началом кампании 1942 года. Между 30 апреля и 11 мая восемь тральщиков вновь прочесали весь район, но так и не смогли найти ни одного «подарка» — поле самоликвидировалось окончательно. Что же касается взрывов, услышанных на «Л-3» вечером 19 июля, то они действительно принадлежали глубинным бомбам, но те сбрасывались не у мыса Брюстерорт, а на соседней позиции у Мемеля, где наша подлодка «С-11» около 17:30 безуспешно атаковала немецкий конвой и подверглась столь же безрезультатному преследованию. Ну а на счет «столба воды и дыма», то его придется оставить на совести Грищенко — ведь если верить командиру «Л-3», получается, что ему удалось поднять перископ и осмотреть горизонт быстрей, чем успела осесть поднятая взрывом вода!
В течение двух последующих месяцев подлодка находилась в Кронштадте в готовности к выходу. Несмотря на то что потребность в подводных минных заградителях была острой, у командования флотом просто не нашлось эскортных кораблей, чтобы обеспечить переход подлодки в Таллин. Вскоре это и вовсе было признано нецелесообразным — флот готовился оставить эту базу. 29–30 августа вырвавшиеся оттуда корабли Балтфлота прибыли в Кронштадт, и тут же критическое положение сложилось непосредственно на ближних подступах к Ленинграду. В связи с тем что падение города могло произойти со дня на день, 5 сентября корабли Балтфлота, включая «Л-3», были подготовлены к подрыву. В этой ситуации возник дерзкий, граничивший с авантюрой план прорыва подлодок на Север через Балтийские проливы. В качестве первого эшелона готовились «С-7», «С-9» и «Л-3». Автором плана являлся комбриг объединенной БПЛ Н.П. Египко, в то время как экипажи кораблей смотрели на него без энтузиазма, предпочитая погибнуть в сухопутных боях за город, а не подорвавшись на минах или запутавшись в сетях в непреодолимом, как считалось, проливе Эресунд. Тем не менее план был доложен на самый верх и утвержден Сталиным. Пока готовились к его реализации, сухопутная обстановка стабилизировалась и нужда в столь экстремальном способе спасения отпала. Теперь Египко стремился к отмене операции, в то время как командующий флотом вице-адмирал Трибуц собирался выполнить разрешенное вождем. Это привело к конфликту между военачальниками, который стоил Египко его поста. Тем не менее операцию отменили, и «Л-3» осталась стоять в Кронштадте. Здесь она была свидетелем массированных авианалетов на корабли Балтфлота, в ходе которых за 14 боев с самолетами выпустила 16 100-мм и 170 45-мм снарядов.