Тайны русской дипломатии
Шрифт:
На основании изложенных данных считаю доказанной вину Кольцова Михаила Ефимовича в преступлениях, предусмотренных статьей 58–11 УК РСФСР, а потому полагал бы Кольцова Михаила Ефимовича арестовать и привлечь к ответственности пост. 58–11 УК РСФСР».
Такой вот документ — странный, нелепый, с множеством фактических ошибок. Скажем, настоящая фамилия Кольцова не Фридляндер, а Фридлянд. И никакого брата-историка не существовало. Правда, незадолго до этого действительно был расстрелян профессор МГУ Фридляндер, но никакого отношения к Михаилу Ефимовичу он не имел. Но Берия это не интересовало. Подумаешь, какой-то расстрелянный профессор, к тому же такой же еврей, как и Фридлянд, главное, выполнить указание
— Пятого января вам предъявлено обвинение, что вы являетесь одним из участников антисоветской правотроцкистской организации и что на протяжении ряда лет вели предательскую шпионскую работу. Признаете себя в этом виновным?
— Нет, — твердо ответил Кольцов. — Виновным себя в этом не признаю.
— Следствие вам не верит. Вы скрываете свою антисоветскую деятельность. Об этом мы будем вас допрашивать. Приготовьтесь!
Пока что Кольцов держится стойко, обвинения решительно отвергает и на компромисс со следователем не идет. Судя по всему, он не придал особого значения ни восклицательному знаку в конце фразы, ни зловеще-двусмысленному совету к чему-то там приготовиться. А зря! Допрос, состоявшийся 21 февраля, показал, что с Кольцовым основательно поработали заплечных дел мастера, и он понял, почему даже герои Гражданской войны, едва попав за решетку, мгновенно признаются в том, что они шпионы и агенты иностранных разведок. Больше того, видимо, усвоив, что раскаявшихся грешников любят не только на небесах, но и на Лубянке, Михаил Ефимович не только посыпал свою голову пеплом, называя себя двурушником и антисоветчиком, но и признавал себя создателем правотроцкистских групп в «Правде», «Огоньке» и Союзе писателей. Когда он начал называть хорошо известные имена, даже следователь насторожился и отложил карандаш.
— Предупреждаю вас, — сказал он, — вы должны говорить только правду и излагать факты, которые вам достоверно известны.
— Оговаривать я никого не намерен и говорить буду только правду. Начну с Лили Юрьевны Брик, которая с 1918 года являлась фактической женой Маяковского и руководительницей литературной группы «Леф». Состоящий при ней формальный муж Осип Брик — лицо политически сомнительное, в прошлом, кажется, буржуазный адвокат, ныне занимается мелкими литературными работами. Брики влияли на Маяковского и других литераторов в сторону обособления от остальной литературной среды и усиления элемента формализма в их творчестве. После смерти Маяковского группа лефовцев, уже ранее расколовшаяся, окончательно распалась. Супруги Брик приложили большие усилия, чтобы закрепить за собой редакторство сочинений Маяковского, и удерживали его в течение восьми лет. А вообще-то Брики в течение двадцати лет были самыми настоящими паразитами, базируя на Маяковском свое материальное и социальное положение. Далее — Эльза Триоле, сестра Лили Брик. Она — человек аполитичный, занятый своей лично-семейной жизнью. Последние десять лет замужем за французским поэтом Арагоном.
Илья Самойлович Зильберштейн — литератор, историк, пушкинист. Энергичный изыскатель старых литературных документов и неопубликованных рукописей. Однако отличается делячеством и стремлением заработать одновременно во многих редакциях и издательствах.
Всеволод Вишневский — писатель. По своему внутреннему содержанию человек анархистско-мелкобуржуазной закваски.
В своем поведении отличается хлестаковщиной и интриганством, стремясь через склоки занять первенствующее положение среди литераторов. В Испании однажды дошел до того, что, будучи пьяным, стал приставать к иностранным писателям с совершенно диким предложением: «Мы сегодня ночью в одном месте постреляли десяток фашистов. Приглашаю вас повторить это вместе».
Наталья
Владимир Антонов-Овсеенко — генеральный консул в Барселоне. О его деятельности я слышал весьма отрицательные отзывы, в особенности от испанских коммунистов. По их словам, всю свою энергию он направил на сближение с анархистами.
Стоп! Вот оно, вот то, чего так ждал от Кольцова следователь: дипломаты — это вам не пронырливые театралки и не забулдыги-писатели. Дипломаты — это серьезно. Дипломаты — носители государственных тайн и, конечно же, являются желанной добычей для иностранных разведок. Следователь Кузьминов учуял своим профессиональным нюхом, что взял совершенно новый и очень перспективный след.
— На одном из допросов вы уже признались в том, — начал он издалека, — что являлись агентом немецкой и французской разведок и вели шпионскую работу на территории СССР. Однако при этом вы скрыли ряд фактов и обстоятельств своей заговорщической работы. Следствию о них известно, но мне хотелось бы знать, намерены ли вы с целью облегчения своей участи сотрудничать со следствием и дальше? Намерены ли вы дать исчерпывающие и правдивые показания о своих изменнических делах и связях? Или сделаем перерыв и до утра вы побудете в камере?
— Нет-нет, — испугался Кольцов, так как знал, что в камере его станут зверски бить. — Я скажу. Я все скажу. Признаю, что я действительно скрыл свои связи с рядом участников антисоветской организации, существовавшей в Наркоминделе, о чем намерен дать следствию подробные и правдивые показания.
— А какое отношение вы лично имели к Наркоминделу?
— По роду своей журналистской деятельности в «Правде» мне часто приходилось общаться с руководящими работниками Наркоминдела. Я был близок с Уманским, Мироновым, Гнединым, Штейном и рядом других.
— Откуда все же вам известно о существовании заговорщической организации в Наркоминделе?
— В конце 1932 года в разговоре со мной у себя на квартире Константин Уманский, с которым я был связан по шпионской работе, сказал о том, что в Наркоминделе существует группа, которая не связана с троцкистами и тем не менее проникнута правобуржуазными взглядами как на международную, так и внутреннюю политику советского правительства.
— И все?
— Нет, не все. Он возводил клевету на политику ЦК партии, которая, по его мнению, отличается крайней нерешительностью в сближении с буржуазными странами.
— Но это, надо полагать, была не только его точка зрения?
— Да, таких же взглядов придерживались руководящие работники Наркоминдела: полпред в Италии Борис Штейн, полпред во Франции Яков Суриц, полпред в Англии Иван Майский, завотделом печати Евгений Гнедин и замнаркома Владимир Потемкин.
— Они высказывались об этом в открытую, при вас?
— Конечно. Ведь нас объединяла общность политических взглядов, которая заключалась в том, что связь с Германией нужно укреплять, а внутренний режим в СССР изменять в сторону капиталистического развития, внедрения буржуазно-демократических форм правления, привлечения иностранных капиталов и прихода к власти правых.
— Но вы-то, старый германский шпион, примкнув к заговорщикам, действовали по прямому заданию своих хозяев, не так ли?
— Это — само собой разумеется. Но, кроме меня, с немцами были связаны и Уманский, и Гнедин. Впрочем, линию на советско-германское сближение активно одобрял и Потемкин. А еще он говорил, что все мы должны помочь НКИДу перебросить мост через пропасть между СССР и Европой. При этом он подчеркивал, что это не только его личное мнение, но и мнение наркома Литвинова.
— А с Литвиновым вы встречались?