Тайные тропы
Шрифт:
— Кибиц размышляет… — улыбнулся Никита Родионович.
Карандашные пометки были и в других книгах. Среди томиков оказалась толстая, хорошо переплетенная тетрадь, в которой рукой Кибица были сделаны многочисленные записи.
Никита Родионович заинтересовался ими.
На первой странице, кроме даты, ничего не было. Текст начинался со второго листа. Первой оказалась цитата из брошюры Яльмара Шахта:
«Первым шагом Европы должна быть борьба с большевизмом, вторым шагом — эксплуатация естественных богатств России».
«Историю мира творили только меньшинства.
«Мое дело не наводить справедливость, а искоренять и уничтожать. Геринг».
Никита Родионович стал читать вслух:
— «Наши враги могут вести войну сколько им угодно. Мы сделаем все, чтобы их разбить. То, что они нас когда-нибудь разобьют, невозможно и исключено. Гитлер. 3.10.1941 года».
Сбоку цитаты рукой Кибица были поставлены три огромных вопросительных знака.
— «Сегодня я могу сказать с уверенностью, что до зимы русская армия не будет более опасна ни для Германии, ни для Европы. Я вас прошу вспомнить об этом через несколько месяцев. Геббельс. Заявление турецким журналистам 15.10.1942 года». И надпись поперек: «Я вспомнил об этом ровно через год. Турецким журналистам не советую вспоминать».
— Критикует начальство! — рассмеялся Андрей.
— Да, похоже на это… «Можно уже мне поверить в то, что чем мы однажды овладели, мы удерживаем действительно так прочно, что туда, где мы стоим в эту войну, уже никто более не придет. Гитлер. 10.11.1942 года». И добавление Кибица: «Мой фюрер! А Сталинград, Орел, Харьков, Донбасс, Брянск, Киев?! Несолидно получается»… «Отступление великих полководцев и армий, закаленных в боях, напоминает уход раненого льва, и это бесспорно лучшая теория. Клаузевиц». И постскриптум Кибица: «Теория не в нашу пользу». Не завидую фюреру: подчиненные у него не совсем надежные, — заметил Никита Родионович. — Ну, хватит, а то, неровен час, вернется сам Кибиц. — И Ожогин положил тетрадь на полку.
— А может, с собой прихватим? — вырвалось у Андрея. Никита Родионович покачал головой: нельзя. Друзья подождали с полчаса. Кибиц не возвращался.
— Ну, пойдем, уже первый час… Зорг, наверно, беспокоится.
…Друзей приняла жена Зорга. Самого его не оказалось дома. Она объяснила, что мужа минут двадцать назад вызвал к себе Юргенс, и провела друзей в свою комнату.
В углу стоял прекрасный, почти в рост человека трельяж, отделанный красным деревом. На туалетном столике, на этажерке, на пианино были расставлены затейливые статуэтки, изящные флаконы с духами, всевозможных размеров баночки, пилочки и прочие принадлежности кокетливой и придирчиво относящейся к своей внешности женщины.
Жена Зорга села за пианино и бурно заиграла вальс из «Фауста».
Через несколько минут вошел Зорг, очень расстроенный, и объявил друзьям, что занятий не будет.
Ожогин и Грязнов, не вступая в расспросы, раскланялись и ушли.
— Что-то приключилось, — сказал по дороге домой Никита Родионович.
— Да, и необычайное, — согласился Андрей. Дома друзья заговорили о тетради Кибица.
Из пометок Кибица выходило, что он считает виновником неизбежного поражения Германии нынешних
— Эта тетрадь нам пригодится, — сказал Никита Родионович. — Мы ее используем против него.
— Каким образом?
— Сразу сказать трудно. Надо обдумать все хорошенько и не торопясь.
В полдень в парадное кто-то постучал. Никита Родионович вышел открыть дверь и увидел Варвару Карловну.
— Вы удивлены моему приходу? — спросила Тряскина.
— Удивлен.
— У вас, конечно, будет тысяча вопросов, как и что произошло?
— Пожалуй, нет.
— Почему? — несколько разочарованно произнесла Тряскина и опустилась на диван.
— Потому что я знаю все: отец навещал вас, вы рассказывали ему, он — соседям, а те — нам.
Никита Родионович пытливо разглядывал Тряскину. В ее поведении, как ему казалось, появилось что-то новое: она стала спокойнее, похудела, исчезло дерзкое выражение глаз.
— Знать бы вот только, случайно в меня пуля попала или нет, — прищурив глаза, проговорила Варвара Карповна.
— А зачем это знать? Ну, допустим, вам скажут, что не случайно, что вы предпримете? — спросил, чуть заметно улыбнувшись, Ожогин.
— Что?
— Да.
— Поблагодарю от всей души… Если бы пуля обошла меня, тюрьмы мне не миновать. Кто бы поверил в то, что я тут не замешана!
— Стрелявший в Родэ не имел ни малейшего намерения нанести вам хотя бы царапину, — заверил Никита Родионович. И, желая переменить тему разговора, задал новый вопрос — что Тряскина собирается предпринять в дальнейшем.
Варвара Карповна уже думала над этим и поделилась своими мыслями. Она считала невозможным в данный момент сидеть дома без дела, тем более что Гунке, посетивший ее в больнице, сказал, что ждет ее в гестапо. Тряскина знала также, что на ее место никто еще не принят.
Ожогин тоже считал, что рвать отношения с гестапо сейчас невыгодно, но промолчал.
— Я согласна подождать, — сказала Варвара Карповна. — Но у меня так много неясностей, в голове — сумбур…
— То-есть?..
Тряскина нахмурила лоб, сделала над собой усилие, будто что-то припоминая, и заговорила вдруг быстро, горячо:
— Как нам удастся реабилитировать себя, оправдаться перед советской властью? Мы уничтожили Родэ. Вы жертвовали собой, а я приняла пулю. Но кто же поверит, что убили, допустим, вы, а убийству содействовала я? Подобное может заявить любой, тем более что виновник не найден. Чем же мы докажем то, что сделали?
— На этот вопрос я вам уже отвечал, — спокойно произнес Ожогин. — Положитесь целиком на меня.
— Хорошо, — вздохнула Тряскина, — я согласна, но меня волнует и другое: достаточно ли того, что мы сделали, для искупления нашей вины?
— Нет, пожалуй недостаточно. Точнее, очень мало.
Тряскина прислонила голову к стене и задумалась.
— Да, — произнесла она тихо, — но что я могу еще сделать?
— А вот об этом давайте подумаем сообща.
27