Тайные тропы

Брянцев Георгий Михайлович

Дальнейшее поведение Гунке вызвало у подчиненных недоумение. Через несколько минут стало известно, что лейтенант Штерн вызвал наряд автоматчиков из охраны гестапо.

Пока Штерн выполнял поручение, Гунке успел ознакомиться по карте с планом местности и выяснить точно, сколько пленных было в колонне и кто их охранял. Потом он потребовал к себе Тряскину.

Варвара Карповна вошла в кабинет:

— Вы меня вызывали? Гунке холодно объявил:

— Подготовьтесь. В три часа дня поедете со мной на операцию.

Варваре

Карповне показалось, что голос Гунке прозвучал так же, как и у Родэ в ту страшную ночь. Она даже помнила фразу: «Зайдите через десять минут, поедем». Тряскина попыталась объяснить как можно убедительнее свое состояние:

— Я еще не совсем оправилась после болезни… Если далеко, то…

— На чурочный завод, — не поднимая головы, ответил Гунке. — Дорога хорошая, погода чудесная… — Последние слова прозвучали сухо, насмешливо.

— Я бы попросила освободить меня сегодня, — снова заговорила Тряскина плачевным голосом.

Гунке оборвал ее:

— Не могу! У меня сейчас нет другого переводчика. Варвара Карповна хотела возразить, но Гунке поднялся и резко отодвинул стул:

— Не заставляйте меня повторять! Тряскина вышла.

Ей хотелось повидать Никиту Родионовича и посоветоваться с ним: может быть, он сумеет успокоить ее. К тому же она должна сообщить ему о решении Гунке.

Никита Родионович выслушал Варвару Карповну и, почти не задумываясь, порекомендовал уклониться от поездки. Он не сказал почему, но у него были свои соображения. Во-первых, Гунке вынесен смертный приговор и за ним следят; во-вторых, он, Ожогин, немедленно сообщит Изволину о выезде начальника гестапо на чурочный завод, а тот предупредит партизан. Значит, по всей вероятности поездку Гунке патриоты используют в своих целях.

— Лучше не ехать, — повторил Ожогин, провожая Варвару Карповну до дому. — Время, сами знаете, тревожное, а за городом небезопасно.

— Я постараюсь не ехать, — произнесла Тряскина на прощанье, — мне самой очень не хочется…

Большая штабная машина стояла во дворе гестапо. Восемь автоматчиков и лейтенант Штерн уже сидели в ней. Передние места были предназначены для Гунке и Тряскиной.

Когда начальник гестапо вышел из дверей, шофер включил мотор. Машина тихо заурчала. Гунке оглянулся, ожидая Варвару Карповну. Она не появлялась.

— Штерн, вызовите ее! — распорядился Гунке.

И лейтенант, выскочив из машины, бросился в помещение.

Его торопливые шаги звонко раздались в коридоре.

Гунке спустился со ступенек и сел рядом с шофером. Прошло несколько минут. Мотор попрежнему урчал. Тряскиной все не было.

Наконец на крыльцо вышел Штерн в сопровождении Варвары Карповны. Она нерешительно остановилась у дверей, но лейтенант взял ее за локоть и помог сойти вниз, к машине. Гунке предупредительно открыл дверцу.

«Я не могу», — хотела сказать Тряскина,

но поняла, что другого выхода нет: поездка неизбежна; если она будет упорствовать, то отказ может навлечь на нее подозрение.

Хлопнула дверца, мотор зарычал. Шофер дал короткий приглушенный сигнал и включил скорость. Машина выехала со двора.

…В это же время Сивко, Хапов и Повелко отъехали от лесной дороги.

— Не подведут? — спросил Сивко и выжидающе посмотрел на Повелко.

— Верное дело: эти мины работают безошибочно… Сивко потянул вожжи на себя. Лошадь остановилась.

Двуколка грузно осела на рессоры.

— Пойдем понаблюдаем издали, — сказал Сивко и, спрыгнув на землю, привязал лошадь к дереву.

Уже другим, кружным путем все трое направились к заминированному месту.

… От взрыва двух мин штабная машина поднялась в воздух и, перевернувшись, упала в нескольких метрах от дороги. В живых остались Гунке, эсэсовец-автоматчик и Варвара Карповна. Первое, что услышал очнувшийся Гунке, — это стон. Стонала Тряскина. Она стонала все громче, стон переходил в крик.

— Тише, вы! — прошептал Гунке, боясь, что крик привлечет кого-нибудь из леса.

Он не сомневался, что на место взрыва придут партизаны. Подняв голову, Гунке осмотрелся. Вокруг никого, рядом — лес. Не обращая внимания на боль, он уперся обожженными руками во что-то твердое и встал на колени. Тряскина снова застонала. Гунке наклонился к Тряскиной и закрыл ей рукой рот. Но она продолжала стонать.

Тогда он вынул из кобуры парабеллум и с остервенением сильно ударил Тряскину рукоятью по голове. Ударил раз, другой, третий… Женщина вздрогнула и затихла.

… Пройдя несколько шагов по дороге, Гунке круто повернул к лесу, где скрылся уцелевший автоматчик, и быстро побежал, не обращая внимания на ветки, хлеставшие лицо и руки. Он спотыкался, падал, вновь поднимался и бежал, бежал, боясь потерять солдата и остаться в лесу одному. Ему показалось, что сзади за ним кто-то бежит, что звуки усиливаются, приближаются. Гунке остановился, резко обернулся, выставив вперед пистолет. В глазах горели злые огоньки, руки дрожали. Но вблизи никого не было. Кругом стоял до тягости молчаливый и спокойный лес. Гунке повернулся, но солдат уже скрылся из глаз.

Пересекая небольшую поляну, Гунке споткнулся, вскрикнул и упал. Кто-то шарахнулся в сторону. Это был эсэсовец-автоматчик.

— Пить… пить… — пробормотал начальник гестапо, подползая на четвереньках к солдату.

Солдат сплюнул, вытер рукавом губы. Он тяжело дышал: жажда мучила его не меньше, чем Гунке.

— Пить… — вставая на ноги, прохрипел начальник гестапо.

Солдат огляделся, оторвал от мундира кусок сукна, болтавшийся на нитке, и глухо проговорил:

— Не пить, а уходить надо. Я видел трех человек… Я запутал след.