Тайный дворец. Роман о Големе и Джинне

Уэкер Хелен

Джинн бросил на него высокомерный взгляд.

– Я просто спросил, – с обидой в голосе сказал Арбели. – Раньше ведь за тобой такое водилось.

– Знаю, знаю. – Он потер переносицу, потом плюхнулся в рабочее кресло Арбели – скрип пружин заставил того поморщиться – и, свернув самокрутку, понюхал ее. – Вчера ночью мы были в Челси, на стройплощадке, где будет новый вокзал, – произнес он, затягиваясь. – Ты бы это видел. Они проложили целую узкоколейку, чтобы вывозить землю из котлована. Сейчас уже начинают закладывать фундамент, повсюду разложены штабеля балок, я столько стали сразу никогда в жизни не видел… Туннели, проложенные под реками, будут соединяться прямо с вестибюлями, и все это будет пролегать ниже уровня подземки. Это будет что-то.

– А потом

ты вернулся сюда, – сказал Арбели, – к настольным лампам и накладкам на выключатели.

Его партнер кивнул, отводя взгляд.

– Их тоже кто-то должен делать, – произнес Арбели мягко. – И потом, мы ведь жестянщики, а не инженерная фирма.

Джинн некоторое время молчал, потом поднялся и скрылся в подсобке. Когда он появился оттуда, в руках у него был короткий железный пруток. Он уселся напротив Арбели и стиснул заготовку в руке. Сначала долгое время ничего не происходило, потом знакомо запахло нагретым металлом – и прут начал светиться. Джинн перевернул его и зажал горизонтально между ладонями, сплетя пальцы поверх – точно игрок, тасующий колоду. Легкое нажатие – и его руки сложились ковшиком, а заготовка полностью скрылась внутри. Потом он принялся покручивать ее туда-сюда в пальцах, одновременно разводя их в стороны – и железо растянулось между ними, точно рдеющая ириска. Он свел концы вместе, сложил железо пополам, скрутил в жгут, потом растянул его еще раз, и прут распался на множество длинных и тонких металлических нитей. Арбели на миг вспомнилось, как он, маленький, на кухне наблюдал за тем, как его мать готовит лапшу на ужин. Джинн между тем снова и снова с головокружительной скоростью складывал и скручивал раскаленные железные нити, потом раскрутил их – в ладонях у него что-то полыхнуло…

Джинн быстро наклонился над ведром с водой в торце верстака. В воздух взвился столб пара – а когда он развеялся, на ладони у Джинна лежал полый шар дюймов шести в диаметре, состоявший из десятков тончайших витых железных жгутиков, аккуратно сходившихся в одну точку сверху и снизу на полюсах.

Арбели взял его в руки. От шара исходило ощущение легкости и движения – словно поток воды на мгновение застыл в воздухе.

– Что это? – спросил он.

– Набалдашник для балясин на перилах, – пожал плечами Джинн. – Или для столбиков кровати. Или для каминной решетки. Или детский волчок. А может, верхушка для ворот. Или что угодно еще.

Арбели засмеялся, внезапно почувствовав внутри странную легкость.

– Пора нам расширить наши горизонты, – сказал ему Джинн и, натянув куртку, скрылся за дверью.

На улице уже стемнело, а Арбели все сидел за верстаком в лавке, разглядывая драгоценный шар при свете лампы. В глубине души он ждал, что волшебство рассеется, точно морок, – но шар никуда не девался, все так же приятно и увесисто холодя его ладонь.

«Расширить наши горизонты». Им понадобится больше места. Целый этаж в фабричном здании, если получится. Новое оборудование, кузнечный горн лучшего качества. И что-то вроде тайной комнаты, где Джинн мог бы без посторонних глаз творить свою магию. Они, конечно, могут назвать ее секретом фирмы, но любой владелец помещения тут же начнет что-то подозревать. Нет, лучше уж сразу приобрести помещение в собственность, хотя, конечно, это невозможно. Или все-таки возможно?

Арбели вытащил из ящика стола свой гроссбух и открыл его на цифрах, которые заставили бы всех соседей ахнуть: то был результат долгой и упорной работы, умеренности в привычках и сияющей искры удачи, которая ворвалась в его жизнь, когда он откупорил старинный медный кувшин. У его партнера цифры были примерно такими же – он как-то сунул в них нос и потому знал это. И тем не менее даже их объединенных капиталов все равно не хватило бы, все это были пустые мечты – но даже просто представить это…

В какой-то момент голова его упала на гроссбух; когда он снова открыл глаза, в окна било солнце. Арбели встал, проморгался. В животе у него заурчало. Что он до сих пор делает в лавке?

Взгляд его упал на ажурный шар, и он

вспомнил.

Он осторожно убрал шар в ящик и вышел на улицу. Там уже кипела обычная утренняя жизнь, по тротуарам спешили по своим делам соседи. Пожалуй, он заглянет к Фаддулам на чашечку кофе. И перекинется парой слов с Мариам, если та не будет занята.

Едва он переступил порог кофейни, как Мариам подхватила его под руку, точно поджидала у двери.

– Бутрос, – воскликнула она, – вы ведь умеете играть в нарды, да?

И, не успел он опомниться, как она уже увлекла его к столу, за которым в одиночестве перед доской для игры в нарды сидел один из местных завсегдатаев. Его обычный соперник сегодня не пришел из-за разболевшегося некстати зуба. Арбели, которого нельзя было назвать большим любителем нард, проиграл три партии кряду, в то время как его соперник пространно жаловался на своего зятя, ленивого недоумка, который целыми днями курил кальян, а на заработки вместо себя отправлял жену. А теперь ей грозило остаться без работы, потому что она работала на кружевном производстве в Амхерсте – Арбели же слышал про Амхерст? Да, это фабричное здание на углу Вашингтон- и Карлайл-стрит. Ну так вот, октябрьская Паника [5] , похоже, сильно ударила по его владельцу, и теперь он вынужден распродавать свои активы за бесценок. Амхерст, без сомнения, приберет к рукам какой-нибудь бездушный толстосум, который немедленно вздернет арендную плату. Как жаль, сказал он, передвигая фишки по доске, что так мало зданий в Маленькой Сирии принадлежат настоящим сирийцам, это пошло бы очень на пользу местным предприятиям….

5

Паника, Банковская паника, – кратковременный финансовый кризис в США, имевший место в октябре 1907 г.

Арбели вскинул глаза от доски. Мариам наблюдала за ним из дальнего угла, и на лице у нее играла торжествующая улыбка.

Весной 1908 года старейшины синагоги на Форсит-стрит собрались на тайную встречу, чтобы обсудить проблемы равви Альтшуля.

Ни один из них не мог точно сказать, когда именно равви начал вести себя странно. Да, он святой человек, так что некоторая мечтательность и погруженность в свои мысли ему простительны, но в последнее время он просто перешел всякие границы. У него появилось обыкновение во время субботней проповеди спускаться с возвышения, так что его не раз возвращал обратно кто-нибудь из его паствы. А на последнем уроке иврита он напугал мальчиков, принявшись с закрытыми глазами декламировать нараспев какие-то непонятные словеса – судя по всему, на арамейском. Но что беспокоило всех больше всего, хотя никто не желал произносить этого вслух, это то, что от равви стало ужасно пахнуть – какой-то замогильной смесью запаха земли и разложения. Никто не понимал, пахнет от его одежды или от него самого.

В квартиру к нему для разговора отрядили делегатов. Они постучали в дверь, но никто не открыл. Один из них наклонился, чтобы заглянуть в замочную скважину, – и тут дверь внезапно распахнулась. На пороге стояла дочка равви, маленькая Крейндел. Ее блузка и юбка были все в земле – равно как и лицо, кончики кос и руки по локоть.

– Проходите, пожалуйста, – произнесла девочка. – Мой отец хочет с вами поговорить.

Пораженные, они опасливо потоптались на пороге, но все же вошли в квартиру. Дверь за ними захлопнулась.

Через некоторое время делегация вернулась в синагогу и заверила остальных, что всё в полном порядке. Равви Альтшуль, по их словам, действительно был нездоров, но теперь шел на поправку благодаря неусыпным заботам дочери. Пока же его ни в коем случае нельзя беспокоить. Все с облегчением вздохнули, радуясь, что все так благополучно разрешилось. После этого члены делегации разошлись по домам и заснули там мертвецким сном, а когда проснулись, не помнили ни о том, что побывали в квартире Альтшуля, ни о том, что там видели.