Тайный фронт (сборник)
Шрифт:
Уже находясь дома, Верерт осознал грозившую ему опасность. Ведь многие из его товарищей оказались в руках гестапо, и не исключено, что кто-нибудь выдаст его и других членов организации, оставшихся на свободе.
Верерт решил бежать. Он знал, что гестаповцы непременно установят наблюдение за вокзалом и всеми дорогами, ведущими из города. Поскольку большую часть своей жизни Верерт провел в Антверпене, в родном городке у него не было друзей, которым он мог бы довериться. Неожиданно он вспомнил, что однажды в разговоре один из членов организации упомянул о помощи, которую оказывает движению Сопротивления
Верерт знал, что на окраине Куртре находится монастырь, и решил, не теряя времени, пробраться туда. До комендантского часа было еще долго, и Верерту удалось благополучно добраться до места. Настоятель подробно расспросил Верерта и, убедившись, что он не подослан немцами, согласился помочь ему.
Верерт пробыл в монастыре несколько недель, а затем был переправлен во Францию. Весь путь он прошел в одежде монаха вместе со странствующими священнослужителями.
У франко-испанской границы Верерт присоединился к группе беженцев и в конце концов добрался до Лиссабона. Несколько недель спустя его устроили на пароход, отправлявшийся в Голландскую Индию. Оттуда, как и многие другие беженцы, Верерт выехал в США. В течение нескольких месяцев он находился в лагере для интернированных в Канаде, а затем был отправлен в Англию и оказался в Глазго.
На этом Леопольд окончил свой рассказ. Сначала я не смог уловить в показаниях Верерта ничего подозрительного и поэтому спросил Леопольда, почему он считает бельгийца шпионом.
— Верерт утверждал, — ответил Леопольд, — что долго не мог устроиться на работу в родном городе, а при его задержании помимо канадских денег было обнаружено сто пятьдесят английских фунтов и триста американских долларов. Откуда они?
— Да, богатый беженец. — Я улыбнулся. — А как он объясняет все это?
— Говорит, что это его сбережения за десять лет работы официантом. В день вторжения немцев в Бельгию он обменял все свои деньги на английскую и американскую валюту, считая, что рано или поздно ему придется бежать.
— Очень предусмотрительно с его стороны, — заметил я. — Возможно, это и правда. Официанты в больших гостиницах зарабатывают прилично.
— Это верно. Но у меня есть еще одно подозрение: мне кажется, что Верерт вовсе не официант.
— Почему?
— Определенного ничего нет, — ответил Леопольд, пожимая плечами. — Просто у меня такое чувство. Он совсем не похож на официанта. По манере говорить и двигаться он скорее человек интеллигентного труда, чем официант или слуга. В его речи много таких слов, которые официанту никогда и в голову не придут.
Мне понравилась наблюдательность Леопольда. Если личность задержанного вызывала какие-то сомнения, следовало внимательнее изучить все, что могло помочь установить истину.
— Вы проверяли людей, прибывших вместе с Верертом? — спросил я. — Может быть, среди них есть кто-нибудь, кто знал его в Антверпене или Куртре?
— Я спрашивал об этом самого Верерта, но он ответил отрицательно и сказал, что встретился с ними только в Лиссабоне.
— А личные вещи Верерта? Нет ли среди них чего-нибудь подозрительного?
— Насколько мне кажется, нет.
— Хорошо. Итак, вы хотите, чтобы с Верертом поговорил я?
— Было бы очень хорошо.
На следующий день ко мне привели Верерта. Я попросил его еще раз рассказать, как он добрался из Канады в Англию, и об обстановке в Канаде и США, которые тогда еще не вступили в войну. Пока Верерт рассказывал, я внимательно наблюдал за ним.
Чем больше я всматривался в его лицо, тем сильнее становилось впечатление, что мой собеседник — культурный и образованный человек. Бросились в глаза его холеные руки. У человека, долгие годы работавшего официантом, не могло быть таких рук.
Постепенно я начал соглашаться с выводами Леопольда. Перед нами был человек любой другой профессии, но только не официант. Мы беседовали около получаса то на французском, то на фламандском языке. В Бельгии говорят и на том и на другом, и любой бельгиец, имеющий среднее образование, обычно свободно владеет этими языками. Но фамилия Верерт чисто фламандская, и Антверпен, где он работал, — чисто фламандский город. Я не был бы удивлен, если бы Верерт чисто говорил по-фламандски и несколько хуже — по-французски.
Но у Верерта была как раз обратная картина. По-фламандски он говорил не очень хорошо: часто останавливался, чтобы подыскать нужное слово. По-французски же говорил бегло. К концу разговора я был убежден, что Верерт или француз, или валлонец, но не фламандец, за которого он себя выдавал.
До этого момента я не расспрашивал Верерта о подробностях его бегства из Бельгии. У меня было много других дел, и я не мог посвятить Верерту все свое время. Но подозрения Леопольда и мои собственные служили достаточным основанием для того, чтобы сделать вывод о ложности показаний Верерта.
На втором допросе Верерт долго рассказывал мне о своей работе в Антверпене, о возвращении в Куртре и побеге во Францию. Его показания мало отличались от тех, которые он дал Леопольду, и я не смог обнаружить сколько-нибудь существенного расхождения в фактах.
Однако я заметил, что Верерт гораздо менее подробно рассказывал о событиях, происходивших после прибытия в монастырь. Мне представлялось, что Верерт говорит правду, рассказывая о том, как он добрался до Лиссабона, но ведь он мог попасть туда не как настоящий беженец, а как агент гестапо (настоятель монастыря, завербованный раньше, в свою очередь мог заставить Верерта встать на путь предательства). Поэтому я решил сосредоточить внимание на вопросах, касающихся жизни Верерта до его возвращения из Антверпена в Куртре.
До войны мне приходилось бывать в Антверпене и посещать друга в той самой гостинице, где работал Верерт. У меня неплохая память, и я хорошо представлял себе эту гостиницу. Мне не стоило никакого труда задать Верерту несколько вопросов о расположении помещений гостиницы и обязанностях официанта в ресторане.
Верерт отвечал сбивчиво и всячески старался уклониться от ответов на конкретные вопросы. Вскоре мне стало ясно, что он никогда не был официантом и не служил в той антверпенской гостинице, о которой упоминал в своих показаниях.