Тайный сыск генерала де Витта

Шигин Владимир Виленович

Я не знаю, генерал, применения, которое вы сделаете из моего письма; смею надеяться, что ваша честность и справедливость побудят вас повергнуть его содержание к стопам его величества. Я ничего не прошу, мне нечего желать, так как, повторяю ещё раз, всё для меня на этой земле окончено. Но, да будет мне, по крайней мере, дозволено просить не быть неправильно судимой там, где моё сердце выполняет дорогой и священный долг.

Не зная, в какую сторону обратить шаги мои, я начала с того, что отправилась к одной из моих сестер в Минскую губернию. Здесь я ожидаю ответа, который вашему превосходительству будет угодно мне дать. Смею просить его от вас, как от человека чести, человека слишком справедливого, слишком религиозного, чтобы мне в нём отказать. Я более чем несправедливо обвинена, и это

несчастие не в первый раз со мной случается. Высказав и доказав этот факт, я думаю, что могу молить об ответе. Будет ли он хорошим или плохим, благоволите, генерал, его мне без промедления сообщить.

Вы знаете, что я порвала все связи и что я дорожу в мире лишь Виттом. Мои привязанности, моё благополучие, моё существование, — всё в нём, всё зависит от него. Если пребывание в Варшаве мне воспрещено, да побудит вас милосердие сообщить мне об этом положительно, чтобы я могла позаботиться обеспечить себе приют. Расстроенное здоровье и положение, грозящее стать неисправимым, делают это убежище необходимым. Я вас прошу об этом ответе, генерал, во имя чести, во имя религии!

Имею честь пребывать с чувством глубочайшего уважения, генерал, вашего превосходительства смиреннейшей и покорнейшей слугою. К. Собаньская, рожденная графиня Ржевусская».

Реакция Бенкендорфа на письмо Собаньской мне неизвестна. Можно лишь предположить, что генерал поставил о нём в известность Николая I.

Подводя итог весьма интересному письму Собаньской, можно сказать, что, заверив российскую власть в своей безусловной преданности, она ровным счётом ничего не добилась. Зато некоторые пушкиноведы оказались проницательнее и навеки провозгласили Собаньскую агентом царизма. Один из них, профессор физики В.М. Фридкин, сравнительно недавно сделал новое открытие: «Выполняя поручения Витта, Собаньская легко проникает в польскую революционную среду, предавая активных участников революционного движения». Анна Ахматова обвиняла Собаньскую всего лишь в слежке за Пушкиным (кстати, совершенно бездоказательно), друг поляков и враг русских Фридкин пошел дальше. Почему при этом он произвёл бывших наполеоновских генералов и полковников в революционеры, непонятно.

И.О. де Витт, так и не получив никакой должности в Польше, вернулся в Петербург. Несколько поостывший Николай I предложил генералу должность инспектора всей поселенной кавалерии Юга России. Должность большая и ответственная. Труды де Витта на посту военного губернатора Варшавы в столь непростое время были оценены высшей наградой Российской империи — орденом Святого Андрея Первозванного и знаком отличия «За 30 лет беспорочной службы».

Император сделал вид, что забыл о недавних обидах на генерала и возвращает свою благосклонность. Думается, что и новое назначение было лишь прикрытием обычного рода деятельности де Витта, тем более что непосредственного руководства частями не требовалось, зато предполагались частые разъезды и самый широкий круг общения.

Вскоре де Витт выехал в Одессу, чтобы снова вступить в командование своим корпусом и поселенными войсками. Следом за ним перебралась туда и Каролина. Когда императору доложили, что де Витт «снова сошёлся с известной полячкой», тот только махнул рукой: «Пусть живут, коль им нравится». Вопрос был, таким образом, исчерпан. И де Витт, и Каролина большую часть времени, как и раньше, предпочитали проводить не в сыром и чопорном Петербурге, а в солнечной и веселой Одессе, где у Каролины имелся большой дом, а у де Витта — его старый друг и сослуживец граф Воронцов. Именно в это непростое для обоих время де Витт и Собаньская обвенчались.

Польский мятеж прошелся ножом по всей семье Потоцких, разделив её навсегда на патриотов России и на её врагов. Большим ударом для де Витта стала измена младшего брата Александра Потоцкого. Он успел послужить на Кавказе, стал полковником и в 1825 году вышел в отставку. Затем большую часть времени жил за границей. Сойдясь близко с проживавшими в Париже польскими аристократами, Александр постепенно перешёл в стан врагов России. В Уманьском парке он демонстративно установил скульптуры сражавшимся с русской армией Тадеушу Костюшко и наполеоновскому генералу Понятовскому.

С

началом польского мятежа младшая сестра Ивана Осиповича Софья, чей брак с Киселевым к этому времени уже распался, первая открыто приняла сторону мятежников. В этом отношении она нашла полное понимание у брата Александра. По настоянию Софьи Александр Потоцкий в 1831 году, уже «под занавес» мятежа, прибыл в Польшу, где сформировал на свои деньги полк, которому, однако, не довелось сделать ни единого выстрела. Жолнежи дружно разбежались при приближении первых русских разъездов, а их незадачливый командир снова удрал за границу.

После подавления мятежа указом от 22 марта 1831 года Николай I объявил о конфискации всех имений «мятежников» в Западном крае. Согласно распоряжению министра финансов, имение Александра Потоцкого подлежало секвестру, то есть до особого распоряжения прекращалось право хозяина пользоваться своими владениями. Де Витт уговаривал Александра воспользоваться объявленной царем амнистией покаявшимся мятежникам и вернуться на родину, но тот предпочел эмигрировать в Вену.

В октябре 1832 года император повелел считать имение графа Александра Потоцкого конфискованным, после чего оно перешло в ведение Киевской казенной палаты, которая назначила своего нового управляющего — капитана Маркевича. Подчинение казенному ведомству оказалось временным, правда, затянувшимся на четыре года. Чиновники долго не могли составить смету огромных парковых расходов, поэтому для поддержания «Софиевки» «в прежнем изящном виде» Николай I указал выделять ежегодно до двух тысяч рублей серебром из доходов уманского имения и достаточное количество работников.

В апреле 1836 года очередным указом Николай повелел все конфискованные имения в Киевской и Подольской губерниях передать военному министру, который, в свою очередь, приказом подчинил их де Витту, определив Одессу местом расположения созданного управления.

В Умани де Витт создал главную хозяйственную контору имений пяти округов, председателем которой был утвержден генерал-майор Фохт. Военное управление в лице де Витта дало Умани порядок и целенаправленное развитие; с этой точки зрения, это был лучший период в истории города XIX века. «С этого времени город постепенно устраивался по принятому плану… Утвержден герб для него, изображающий в верхней половине щита на золотом поле государственный герб, а с нижней разделенной на две части, в одной козака с пикой, а в другой: пику, косу и серп под уланскою шапкою», — писал историк «Софиевки» Лаврентий Похилевич. На содержание «Царицына сада» де Витт времени и средств не жалел, ведь парк был живым напоминанием о матери. По его настоянию военное министерство выделило на содержание парка более пяти тысяч рублей в год. Уже перед самой своей смертью, будучи тяжело больным, де Витт выделил сверх сметы на благоустройство парка дополнительные средства, которые позволили выстроить беседки, выложить камнем плотину со шлюзом, устроить водолечебницу и т. д. «Царицын сад» стал к этому времени местом прогулок городской знати.

В этот период де Витт и Собаньская, как и прежде, большую часть времени проводят в Одессе. Именно Одессе суждено было стать отправной точкой последней и, может быть, самой блистательной из разведывательных операций нашего героя.

ОПЕРАЦИЯ «ОНОРЕ ДЕ БАЛЬЗАК»

Для начала обратимся к биографическому роману французского писателя Андре Моруа «Прометей, или Жизнь Бальзака»: «Среди множества писем, которые Бальзак получал от женщин, он обратил внимание на одно: оно было отправлено из Одессы 28 февраля 1832 года и подписано: Чужестранка. Почерк и слог выдавали “женщину из общества”, больше того, аристократку. После восторженных похвал по адресу “Сцен частной жизни” корреспондентка упрекала Бальзака в том, что, создавая “Шагреневую кожу”, он позабыл как раз то, что принесло успех “Сценам”, — утонченность чувств. Буйная оргия куртизанки, “женщина без сердца” — всё приводило в замешательство загадочную читательницу, и она решила послать автору письмо без подписи. Бальзак на всякий случай подтвердил получение этого анонимного послания через “Газетт де Франс”, но его таинственная корреспондентка так никогда и не увидела этого номера газеты.