Тают снега
Шрифт:
Сначала младший, Валерка, а за ним и старший, Афонька, медленно спускаются с печки и предстают перед отцом. У старшего до пупа разорвана рубаха. "Опять за голубями по крышам лазал", - подумал Павел Степанович и спросил:
– Как же ты, Афонька, кол-то добыл?
– По письму.
– Да мне бабушка уж сообщила, что по письму. Год только начался, а ты с кольями являешься. Может, попросить учительницу, чтобы она тебя обратно в первый класс перевела, не может, мол, слабак оказался.
– У-у, слабак! Если захочу, так...
– Значит,
Афонька потупился.
– Чего, совестно глазищам-то стало? Тащи, тащи давай дырявые тетрадки, - заворчала Глафира Тимофеевна.
– И притащу!
– И притащи! Ы-ы, лихорадка, зубастый какой. Вот с ним и совладай, с пролетарьей!
Афонька глянул на бабушку исподлобья и пошел за тетрадками. Глафира Тимофеевна принялась убирать со стола. Скрипнула дверь, и от порога послышалось:
– Здравствуйте. Где я могу увидеть бригадира?
Павел Степанович использовал каждую свободную минуту, чтобы дать отдохнуть культе, и при всяком удобном случае отвязывал деревяшку. Сейчас он, опершись рукой о стол, привстал, начал глазами отыскивать деревяшку. Заметив это, Глафира Тимофеевна сказала:
– Да я сушить ее положила.
– Ну вот, подхватит тебя не вовремя. Проходите, пожалуйста, проходите. Сейчас я ногу прилажу. Вы откуда будете?
– Я - новый агроном.
Павел Степанович быстро вскинул голову, внимательно и долго разглядывал Тасю, пристраивая в то же время деревяшку.
– Ну, здравствуйте, товарищ новый агроном!
– Он ковыльнул ей навстречу.
– К столу милости просим.
Букреев подождал, пока Тася снимет телогрейку, сам пристроил ее на вешалку и провел гостью в переднюю.
Здесь Павел Степанович заметил наконец, что теща скептически поджала губы и подозрительно наблюдает за ними.
– Мама! А ну, что у тебя есть в печи и в погребе - все подавай на стол! Вы уж располагайтесь сами, как дома. Мы гостям всегда рады, обернулся он к Тасе и тут же распорядился: - Афонька, айда к Чащихе и скажи, чтобы она вместо меня там покомандовала!
Тася несколько оправилась от смущения и сказала:
– Вы знаете, в госпитале, где я работала, лежал сержант. Очень вы его напоминаете.
– Вы работали и госпитале?
– быстро спросил Павел Степанович. А Глафира Тимофеевна всплеснула руками и затараторила:
– И-и, голубушка ты милая. Да куда нам тебя посадить, сердешную, и чем же тебя попотчевать за труды твои святые и тяжкие. Вон ведь каких выхаживала, - кивнула она головой на Букреева, - легко ли это?
– Не я, бабушка, таких спасала, а врачи.
– Знамо, не одна ты, знамо. А все-таки велик труд воскрешать людей, не всякому под силу.
– Мама!
– напомнил ей Павел Степанович.
– Иду, Пашенька, бегу, милушка...
– Да вы напрасно беспокоитесь, я ничего не хочу, - смущенно запротестовала Тася.
– Я просто пришла познакомиться с вами и с вашими делами.
– Вот и хорошо, что сразу в бригады пошли, правильно сделали. А от обеда отказываться нельзя. В нашей деревне обычаи уральские: человек пришел - обогрей, накорми его. А обычаи, как вам известно, уважать надо.
– Павел Степанович чуть заметно улыбнулся, глядя на Тасю небольшими, цепкими глазами.
– если они не дикие, конечно...
Минуг через двадцать все сидели за столом. Откуда-то из подполья Глафира Тимофеевна вытащила бутылку настойки, которую, по ее словам, она хранила "на всякий случай" еще с Троицы. Она вытерла бутылку передником и с видом щедрого человека пристукнула ею по столу: знай, мол, наших!
Как Тася ни упиралась, ее все-таки заставили "пригубить" полрюмочки. Хотела Глафира Тимофеевна еще "приневолить" гостеньку, но Павел Степанович заступился, сказав, что человек находится при исполнении служебных обязанностей. Такой довод подействовал на старуху, и она унесла свою бутылку в подполье.
Разговор шел сам собой, без всяких понуждений. Тася чувствовала себя здесь просто. "И чего только в городе не болтали мне насчет того, что не найду общего языка с деревенскими жителями. Да до иного деревенского, как я погляжу, еще тянугься да и тянуться надо", - думала Тася, слушая Павла Степановича.
А он детально, с толком рассказывал ей о делах бригады, о людях колхоза, о том, почему у них так плохо дело с уборкой овощей.
Несмотря на засушливое лето, бригада Букреева вырастила хороший урожай. Но людей на уборке очень мало. Председатель же, как всегда, надеется, что Букреев как-нибудь выкругится, урожай уберет, а не уберет - с него спросить проще - он коммунист, поэтому Птахин и отправляет людей, прибывших на уборку, в другие бригады.
– А правление куда же смотрит?
– возмутилась Тася.
– Правление - это Птахин, его жена да заместитель председателя Карасев. Что они скажут - так и будет. Вокруг них кумовья, сваты, тести и зятья. Прикормились возле руководства, им не выгодно с начальством спорить. Осмолов, пастух наш, спорит, да один в поле не воин. Вы с пастухом нашим познакомились?
– Слышала о нем, но познакомиться еще не успела.
– Обязательно познакомьтесь. Умный старик. Да, нас Бог не обидел умными-то людьми. Разбрелись только они, махнули на все рукой.
– А вы, Павел Степанович, как с семьей живете? Пенсию получаете?
– Получаю, и приличную. На скромное житье моей семье хватило бы. Но я работаю не за один кусок хлеба.
Получилось это немножко громко, и Павел Степанович зарделся.
– Вот сказанул тоже, как на собрании. Ну, что ж, товарищ агроном, поднялся Павел Степанович, - пойдемте поглядим кое-что, а потом и на поле завернем.
Павел Степанович провел ее в переднюю комнату. Жена бригадира была любительница цветов: на окошках, на столе, на полу - всюду стояли горшки, ящики, банки с разнообразными цветами. На одном окне, между цветами, лежали горкой красные сморщенные помидоры.