Тают снега
Шрифт:
– Вот, - взяв в руку один, сказал Павел Степанович, и в голосе послышались нотки гордости, - моя работа!
Тася с недоумением посмотрела на помидор. Особенного в нем ничего не было. Чем тут хвастаться?
– Обыкновенный, правда?
– Самый обыкновенный.
– Кому как. Рассада этого помидора нынешней весной выдержала шестиградусный заморозок.
– Да что вы? Шесть градусов?! Даже не верится.
– Эх, мать моя! Поволновался я из-за них. Да и не я один. Мне помогают, - Павел Степанович положил помидор и достал с полочки, на которой рядками стояли книги, пачку писем, -
– Павел Степанович махнул рукой и кинул письма на полку.
– Опять расхвастался, рад свежему человеку. А хвалиться-то рано еще, мало кустов устояло в мороз. Однако сдвиги есть. В нашем колхозе да и во всем районе с помощью закалки сейчас помидоры уже выдерживают четыре градуса, а иней им и вовсе нипочем.
Они отправились на поля. На завалинках под навесами домов, нахохлившись, дремали куры и петух не хорохорился, как п былые времена, а тоже сидел тихо и мирно. На дороге в протертых колеях холодно поблескивала грязная вода. Во многих местах глубокие ржавые выбоины были завалены осклизлой ботвой и соломой. Березовые листья, плавающие в лужах, были похожи на старинные. потускневшие медяки. В поле, прихваченные первыми заморозками, темными тряпками повисли картофельные кусты. Только брюхатые капустные кочаны вольно развалились в темно-зеленой распахнутой одежде.
– Вот, - вздохнул Павел Степанович, - если так будем убирать, многое уйдет под снег. В прошлом году больше семи гектар картошки не выкопали, да и ту, что убирали, только считается - убрали. Половина осталась в земле, половину в овощехранилище заморозили. Весной на семена картошку занимали по всему району.
– А как у вас нынче с овощехранилищами?
– Нынче?
– Павел Степанович прошел несколько шагов молча.
– Нынче я плюнул на распоряжения нашего руководства и решил хранить картофель в бригадном овощехранилище. Будет мне за это.
– Почему?
– Велено свозить картофель, как и в прошлом году, в общеколхозное овощехранилище, а мы не решаемся. Как бы снова не зареветь весной.
Впереди, на картофельном поле, работали люди. Было их человек пятнадцать: ребятишки и женщины.
– Вот мои кадры, - проговорил Павел Степанович, - есть еще на свиноферме, на птицеферме и вон там, у реки, морковь убирают человек десять. А когда-то народу было полно. Все потихоньку разъехались.
Тася невесело покачала головой и поздоровалась с женщинами, гревшими озябшие руки у огонька, разведенного на меже.
– Это наш новый агроном, - представил Букреев Тасю.
Женщины, особенно девчата-подростки, с любопытством уставились на нее.
– Выходит, председательшу-то турнули?
– спросила женщина, обутая в глубокие шахтерские галоши.
– Да, убрали.
– Самого бы еще выдворить, - сказала другая колхозница, выкатывая печеную картошку из золы.
– Это что же, Павел Степанович, опять овощ зимовать останется? Ходили, ходили, чугь не дышали на каждый кустик - и все замерзнет?
– Ничего, не волнуйтесь. Я угром сегодня по леспромхозовскому телефону звонил в райисполком и к шефам нашим. Обещали помочь. Завтра как раз воскресенье, нагрянет много народу. Картошку, свеклу, морковь помогут убрать. А капусту мы и сами как-нибудь вырубим.
– Дал бы Бог. Душа ноет, столь добра пропадет, - заговорили женщины разом уже повеселее.
– Нет, нынче прошлогодняя картина не повторится. Правительство постановление выпустило, подшевелило кой-кого. Будем просить, стучать, кричать. Неправда, добьемся своего.
– Ой, спасибо тебе, Павел Степанович, ты прямо как душеспаситель. Поговоришь, и вроде на сердце легче сделается.
– А ну вас, - смутился бригадир и махнул рукой, - идите копайте. Вон, кажется, Карасев едет.
От леса, по дороге, разбрасывая комья грязи, быстро мчалась сытая и красивая лошадь, запряженная во франтоватую рессорную двуколку.
– Чисто представитель какой раскатывает, - мрачно обронил Павел Степанович.
Двуколка, поравнявшись, остановилась. Из нее, помахивая витым хлыстом, вылез упитанный мужчина со свежим лицом, на котором резко выделялся большой мясистый рот. Не здороваясь, он сказал Букрееву:
– Ты чего туг самоуправничаешь, а? Ты чего тут свои порядки наводишь? Кто тебе разрешил подвал ремонтировать?
– Моя теща. Говорит, чтоб не получилось, как в прошлом году. Понадеешься на Карасева и сложишь зубы на полку, а весной караул будешь кричать без семян.
– Вон ты как?! Придется тебе, дорогой товарищ, на собрании отчет держать за разбазаривание трудодней и за самоуправство. Было постановление правления свозить картофель и овощи в колхозное овощехранилище?
Неожиданно для всех Букреев вспылил:
– Филькина грамота - это ваше постановление. Вы хранилище-то подготовили? Людей на вывозку дали? Хотите, чтобы я снова, как в прошлом году, ждал вас? Спасибо! На собрании вопрос поставят! Я сам думаю этот вопрос давно поставить. И поставлю. И посмотрю, какое выражение на лицах начальства будет.
Видимо, много накипело на душе у бригадира. Карасев растерянно моргал, ошарашенный этой вспышкой всегда уравновешенного человека. Но он был не из таких, чтобы уступить.
– Та-ак. Хвост начал поднимать, - прищурился он на Букреева. Услышал, наверное, что в райисполкоме новые люди появились? И они поддержат, так? Воин, бригадир, новатор! Помидорки на морозе вырастил, арбузы принялся садить... Как не поддержать такого? Авторитет! А про овощи забыл, да? Гляди, что у тебя в поле! Заморозишь - под суд пойдешь! Вот и весь сказ.
Павел Степанович уже успел овладеть собой и спокойно произнес:
– Слушай, уматывай ты отсюда. Бренчишь языком, как балалайкой. Судить людей у тебя еще нос не дорос.
– И заковылял на своей деревяшке к огню, помахивая рукавом, выдернувшимся из-за пояса.
Женщины, сгрудившиеся вокруг двуколки, ругаясь и шумя, тоже стали расходиться. Осталась одна Тася. Карасев повернулся к ней. И выражение его лица, и взгляд как будто говорили: "Вот и поработай с такими вот... И руководи соответственно..." Возмущение, постепенно нараставшее в Тасе, внезапно прорвалось: