Тают снега
Шрифт:
Когда-то Василий полушутя, полусерьезно обронил фразу, что они обязательно поладят, и он оказался прав. Тася с Василием крепко сдружились. Василий за это время во многом и сильно изменился: перестал пить, сделался скромней и выдержанней, правда, иногда еще паясничал. Тася не раз ловила себя на том, что, если Василий долго отсутствует в Корзиновке, ей чего-то недостает. Относилась она к нему с той заботливой теплотой, с какой матери обращаются к милому, но непутевому ребенку. Василий принимал ее покровительство хотя и полушутя, но беспрекословно. Очень нравилась Тасе в нем та особенная черта, которой другие люди в нем не подозревали.
Не успели отъехать и десятка метров, как впереди появились подводы. С них махали руками, кричали. Василий остановил машину.
– Что такое? Заблудились, что ли? Да это корзиновские, оказывается! Ну и ну! Догадливый народ.
– Он оглянулся на Тасю.
– Должно быть, подводы выслали за нами.
Тася соскочила прямо в снег и, проваливаясь почти по пояс, побрела туда, где тускло светили фары. Только она вышла на свет, как из темноты вынырнула маленькая фигурка и кто-то повис у нее на шее.
– Мамка!
Горячее мальчишеское дыхание опалило ее. Тася прижала подвижную, легкую фигурку к себе и счастливо засмеялась.
– Серьга! Сорванец ты мой отчаянный!
– При неясном свете она видела, как радостно сияли большие серые глаза Сережки, а на разгоревшейся щеке блестели размазанные соплишки. Она чмокнула его в эту щеку, потом в другую, такую же холодненькую, родную. Но Сережка, заметив, что на свет фар появляются люди, высвободился из Тасиных рук.
– Дай я тебя обтрясу, мам. Снегу на тебе пуд!
– сконфуженно бормотал он и, хотя снегу на Тасе почти не было, начал старательно обмахивать ее рукавичкой.
– Увязался за нами малец, не брали ведь, так нет, бежит и бежит следом. Пристал чисто банный лист. Пришлось посадить - проговорил один из приехавших.
– Мы думали, что вы где-то в лесу застряли. Яков-то Григорьевич шибко беспокоится. Он нас и отрядил.
Девчата и ребята пересели на подводы, Тася решила не ехать.
– Нужно кому-то остаться здесь, помогать трактористу.
– В таком случае останутся ребята, а вы поезжайте, - сказал Осип. Хоть я останусь.
– Нет, нет, давайте трогайте, и ты, Осип, тоже.
– Она улыбнулась и притворно строго спросила: - Кто тут командир, а?
Райка дернула Осипа за рукав и похлопала по шапке.
– Соображать надо!
Подводы тронулись и сразу исчезли в снежной кутерьме. Сережка уже сидел в кабине и надоедал Василию. Тот разъяснял ему назначение разных ручек и педалей. Тася опустилась на сиденье.
После этой остановки долго ехали молча. Сережка вытащил из-за пазухи пирог, завернугый в тетрадный лист. Пирог был из ржаной муки с картошкой. Тася разломила его и, подав половину Сережке, кивнула головой в сторону Василия.
Сережка потянул за рукав Лихачева и, когда тот обернулся, сунул ему половину пирога, согревшегося у него под рубахой. Василий взял кусок, грубовато, одной рукой прижал к себе Сережкину голову и придавил пальцем его нос, оставив на нем темное мазутное пятно.
Сережка рассыпался звонким смехом. Не успел Василий проглотить кусок, показавшийся ему удивительно вкусным, как трактор уже разогрелся настолько, что из радиатора вместе с паром полетели брызги горячей воды. Василий выключил мотор - стало темно и тихо. Выл и бесновался ветер, швырял в замерзший трактор снегом, набивая сугробы вокруг.
– Ух, визжит как!
– заговорил Сережка.
– Ему надоело сидеть молча, и он, как взрослый, добавил: - Известное дело, весна скоро, вот он, Дед Мороз, и злится, не хочется удочки сматывать.
Василий улыбнулся и терпеливо ждал, когда Сережка заговорит снова. Но тот почему-то притих.
– Серега, ты задремал?
– поинтересовался Лихачев.
– Не.
– Сережка шмыгнул носом и заерзал на сиденье так, что затинькали пружины.
– Я про дяденьку вспомнил про одного. На подводе он сегодня приехал со станции. А шапка у него, как пирог. Вот ему нащипало уши-то, наверно?
– Сережка помолчал и, что-то вспомнив, повернулся к Василию.
– Ой. чуть не забыл сказать, дяденька этот лектор, наверно, потому что про море рассказывал, про новое. Говорит, что если плыть и плыть все время по Кременной, то в море попадешь. Бо-ольшое-большое море.
Сережка не закончил одного и сразу перескочил на другое:
– Дядя Вася, у него зуб золотой вот здесь.
– Сережка ткнул себе рукавичкой в угол рта.
– И пальто у него, знаешь, какое, дядя Вася? С девчоночьим воротником... Хы-хы, интересное пальто. А Костя влип, как миленький, на уроке и кол домой приволок. Тетя Лида его в нашу с мамой половину закрыла. Он сначала все нам стучал по азбуке Морзе, потом песни пел, а потом как зареве-ет.
– Болтун ты, Серьга, у меня, - без всякого осуждения сказала Тася.
А Василий с задумчивой, теплой улыбкой вымолвил:
– Хорошо иметь на свете живую душу, родную, близкую, хотя вот бы и такую, совсем маленькую.
– Он сдвинул на задиристый Сережкин нос лохматую шапку и похлопал его по спине.
– Ждет вот, беспокоится.
Перед самым утром трактор с возом сена остановился возле молочной фермы. Василий спустил воду из радиатора и зашел в молочную, где дежурная расшевелила железную печку. Василий закурил, затянулся несколько раз и бессильно выпустил папиросу из пальцев. Усталость сморила его. Пришла Лидия Николаевна, растолкала Василия и велела идти домой, сказав, что его ждут в Тасиной половине.
А Тася с Сережкой отправились ночевать к Макарихе и забрались на горячую печку, спать.
Метель не унималась.
В Тасиной половине тускло светила лампочка, завешанная московской газетой вместо абажура. В газету завертывали что-то жирное, и пятна, нагревшиеся от горячей лампочки, чадили. За столом, положив перед собой журнал, сидел человек с седой, крутолобой головой и приплюснутым носом. Лицо его было простое, ничем не примечательное, а некрасивый нос придавал этому лицу даже что-то неприятное. Но маленькие синеватые глазки светились умом и добротой. Есть люди подобные березовому углю; с виду черен, холоден, а возьмешь - обожжешься. Огонь у березового угля таится глубоко, и не сразу его заметишь.