Тают снега
Шрифт:
– Да, приходится, непогодь... А вы не спите?
– Да вот тоже мучаюсь, тоже непогодь. Кости ломает. У медиков ведь иной раз тоже кое-что болит.
– А-а, - понимающе протянула Лидия Николаевна.
– Ну как у вас с Василием?
– А никак, - признался Герасим Кондратьевич.
– Да, собственно, и не могло быть иначе - слишком уж мы долго жили врозь.
– Нет, вы что-то не так говорите. Ведь совсем чужие люди и то умеют сродниться, а вы все-таки...
– Вот именно, что все-таки... Вы, голубушка, ступайте, ступайте закоченели ведь, кашляете вон...
– Ничего мне не
– С удовольствием, только вам отдохнугь нужно, - начал робко возражать профессор, уже шагая за Лидией Николаевной. Надоело ему быть одному, хотелось поделиться с кем-то своими тревогами, сомнениями и надеждами.
Они пили чай, разговаривали непринужденно, как давно знакомые люди. Лидия Николаевна говорила тихо, но теми словами, которые доходят до сердца. Говорила о себе, о Тасе, вообще о колхозных делах, о житье и как бы мимоходом о Василии.
– Льдом он взялся. Отогреть его надо - подо льдом-то чистая, светлая вода скрывается. Так и душа его. Только вы к нему попросту, по-отцовски... Сумеете ли - не знаю. Жизнь-то уж больно с ним неласково обошлась, как мачеха. Пустит ли он вас в душу? Такие люди не вдруг ее настежь открывают.
– Да, да, не вдруг, - подтвердил Герасим Кондратьевич, - не вдруг, голубушка. Ах, как мы жили! Как жили мы?! Разбросанно, неловко, порознь! Если бы все можно было заново начать!..
Василий проснулся от тишины, тихонько позвал отца и, когда в ответ никто не откликнулся, торопливо подскочил к кровати, ощупал ее. "Неужели уехал?!" - испуганно подумал он и хотел было выбежать на улицу, но валенок на плите не оказалось.
Поняв, что Герасим Кондратьевич может в любую минуту вернуться с улицы, он снова лег, задумался. Было неловко оттого, что он днем горячился, даже накричал на отца. Не надо бы так. Не надо. Он ведь искал его, нашел. Отец он все-таки. Отец. И если бы он еще тогда, до войны, попробовал искать сына и нашел бы его, да у матери отнял бы, разве они так бы сейчас встретились? Вместе жили, вместе - и какими далекими, чужими людьми были!
К утру метель совсем угомонилась. Возле церкви на узловатых березах появились галки. Они то по одной, то сразу кучей взмывали в небо или рассыпались по дороге. Василий и Герасим Кондратьевич шагали за санями. Профессор распахнул шалевый меховой воротник. "Девчоночий воротник", - с улыбкой вспомнил Василий Ссрежкины слова, и сразу веселей сделалось вокруг. Нет, не оторваться ему от Сережки и от всего этого сверкающего солнцем мира. Крепко врос в него корнями. До сих пор он не мог этого знать, потому что даже мысленно не пытался представить себя в другом месте, среди других людей, а вот представил и понял: здесь ему жить, здесь работать, здесь его место.
– Весна приближается, - блаженно заговорил Герасим Кондратьевич.
– Да, весна! Для кого пора романтических мечтаний, а для нас бешеное время. Работы нынче будет уйма.
Скрывая улыбку, профессор покосился на него.
– А ты уж так-таки и отрешился от романтических мечтаний?
– Да нет, иногда... особенно, если выпью.
– Пьешь?
– Случается. Привычка!
– М-да, нынче это уже не привычкой, модой становится - мечтать в пьяном виде.
Прошли сосновый бор, показались первые избы деревни. Василий остановился. Встал и отец, нерешительно протянул руку.
– Ну что ж, давай прощаться, - как можно бодрей сказал он, но у него предательски вздрогнули губы.
Василий, не замечая протянутой руки, крепко обнял отца.
Профессор уткнулся в плечо сына. Так они постояли, не размыкая рук, стыдясь поцеловаться па прощанье.
– Так ты пиши, пиши, - торопливо говорил Герасим Кондратьевич.
– Часто пиши, прошу тебя, и потом, может быть, ты все-таки соберешься, ненадолго к нам, а? Давай приезжай, хоть на недельку. Я рад буду. Да.
– Конечно, конечно, - забормотал Василий.
– Ты тоже пиши. И это... извини... орал я...
– Чего там!
– махнул рукой Герасим Кондратьевич.
– И телеграмму, телеграмму дай, когда соберешься.
– А если я не один приеду, ничего?
– отвернувшись, поинтересовался Василий.
Герасим Кондратьевич похлопал его по плечу, надвинул Василию, как мальчишке, шапку на глаза.
– Эх ты, парень, парень! Ты думаешь, я настолько постарел, что уж ничего и видеть не могу. Непременно вместе приезжайте, непременно. Этого архаровца я в планетарий поведу, в зоопарк. Мороженым до отвала накормлю за то, что он меня картошкой угощал. Ну, будь счастлив, сын!
– Герасим Копдратьевич давнул руку Василия и бодро поспешил по дороге.
Василий провожал его взглядом до тех пор, пока отец не скрылся в сосняке.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
После смерти Евдокии что-то неладное стало твориться с Юрием. Сначала Лидия Николаевна не подозревала, что резкие перемены в характере сына связаны со смертью Евдокии и вообще имеют какое-то отношение к Качалиным. Юрий сделался раздражительным, давал беспричинные подзатыльники ребятам, начал грубо поговаривать с матерью. Лидия Николаевна рассудила чисто по-житейски и отнесла это за счет переутомления. Скоро экзамены за семилетку - это не шутка. Попробовала освободить сына от домашних дел, взвалив их на плечи младших ребятишек, потому что самой ей в эту пору некогда было и передохнугь.
Думая между делами о сыне, Лидия Николаевна чувствовала себя в чем-то виноватой. Юрий уже становится взрослым и стесняется своей бедности. Ему уже осточертело донашивать перешитые штаны и гимнастерки отца. Пришла пора юности. Ему уже хотелось одеться, сходить в клуб, на школьные вечера, а не возиться с младшими ребятишками, чинить много раз чиненные валенки себе и ребятам, варить обеды, возить из-под горы воду, пилить дрова с Васюхой или Сережкой, которые бегают за пилой: дернешь к себе - и пильщик вперед.
Большинство его ровесников имели костюмы, велосипеды и с девчонками заигрывали уже, по вечеркам ходили. "Как я понимаю тебя, сынок, - огорченно думала Лидия Николаевна.
– Мне ли тебя не понять. Сама в обносках находилась и нужду ковшом похлебала". Как-то идя вместе с Тасей поздним вечером домой, Лидия Николаевна несколько раз тяжело вздохнула. Тася обернулась, но ничего не разглядела в темноте.
– Что, тетя Лида, тяжело с кормами? Но что же делать? Вот весна еще затягивается. Ничего, скоро все равно трава появится, дотянем. Дотянем ведь, правда?