Тают снега
Шрифт:
Лидия Николаевна ничего не ответила. Она шагала непривычно молчаливая, замкнутая и наконец, как бы сама с собой, заговорила:
– С кормами тяжело, и на сердце тяжело, все тяжело.
– Тетя Лида, что с вами?
– встревожилась Тася.
– Ничего особенного, просто так, давит вот тут, - показала она на грудь. И не удержалась, все рассказала Тасе.
Тася и сама заметила давно в Юрии перемены: он похудел, осунулся, грубо обращается со своими ребятами, а качалинских он и раньше чурался и все время спрашивал у Таси, куда лучше поступить учиться, причем
– Вот что, тетя Лида, я получаю окончательную за март - и мы покупаем Юрию костюм. Да, да, ничего не слушаю. Покупаем - и весь разговор. Пусть пойдет на экзамены в новом костюме. Вот радость будет!
– Что ты, Тасюшка, выдумываешь? Чего из твоей зарплаты выкроится? У самой дыр столько.
– Ничего, проживем как-нибудь. Картошка есть, на хлеб останется.
– Она заразительно рассмеялась, и у Лидии Николевны полегчало на душе.
– Ну ладно, скажу я ему сегодня, а с тобой потом рассчитаемся.
– Ерунда, какие там расчеты. Мне будет просто приятно сделать для вас хоть что-нибудь.
Дома Лидия Николаевна все посматривала на Юрия, меряла взглядом его мускулистую фигуру, еще немного длинноватую и нескладную. Она знала, что парни в таком возрасте не переносят нежностей, и потому просто, с гордостью в голосе проговорила:
– Какой ты большой у меня вырос, сынок!
Он удивленно посмотрел на нее, а затем скривил губы:
– А ты и не заметила... все на других заглядываешься!
Лидию Николаевну передернуло от этих слов, но на лице Юрия, в его глазах было столько обиды, злости, что она не решилась оборвать его и как можно мягче продолжала:
– Не мудрено, Юра, и не заметить. Сам видишь...
– Конечно, вижу!
– снова вызывающе заговорил он и прищурился, что было признаком крайнего раздражения.
– Ты чего грубить-то начал, Юрий?
– с растерянной улыбкой спросила мать.
– А я тебе, как хорошему парню, собираюсь костюм к экзаменам справить.
– Не надо мне никакого твоего костюма, понятно? Ничего не надо! глухим и дрожащим голосом заговорил Юрий, со злостью глядя на мать полными слез глазами.
– Лучше им сшей, а я уеду - и все!
– Кому это им?
– посуровела Лидия Николаевна.
– Не знаешь будто? Думаешь, я ничего не вижу? Уеду - и все!
– Так ведь я тебя не держу, не протестую, с богом, поезжай, учись, разве я враг тебе?
– Ага, я знаю, ты хочешь, чтобы я уехал! Все знаю, только и ждешь! И уеду! И уеду! Что, думаешь, побоюсь?
– Он еще что-то хотел сказать, но круго повернулся и выбежал в сени.
Оттуда донеслись странные звуки, точно кто-то надсадно кашлял. Лидия Николаевна догадалась - это первый раз после смерти отца плачет Юрий, чем-то глубоко обиженный и раненый.
Лидия Николаевна сидела на скамейке растерянная, убитая. Ребята затихли no yглам. Они поняли, что в доме происходит что-то неладное, и с испугом смотрели на поникшую и как-то сразу постаревшую мать. Ребятам стало жаль ее, в их детских душах поднимался протест против Юрия, который почему-то взял и обидел мать. Васюха медленно подошел к матери, погладил ее повисшую руку с синими жилками и трещинками на пальцах, такими же, как на клеенке, потом ткнулся в ее колени и притих. Она перебирала его волосы и думала - отчего взбеленился Юрий?
"Как же это я, совсем закрутилась, забыла... он уже большой... он все понимает... а я насчет тряпок! Думала, обноски, домашние трудности его тяготят".
Теперь Лидия Николаевна ясно поняла и до глубины души удивилась. как она не могла понять раньше. В последнее время Юрий часто заводил разговоры об отце, задавал вопросы на эту тему, не снимал шерстяной гимнастерки отца. Оказывается, все это тонко рассчитанные ходы.
Совсем недавно Юрий взял семейную фотографию, где Лидия Николаевна снята с мужем. Она стояла рядом с ним, взявшись за руку, с длинными косами на груди, в белом платье. А Макар в галифе, в буденовке с большой звездой. Именно эту фотографию выбрал Юрий, увеличил и повесил на видное место в рамке собственного изготовления. И то, что Юрий в последнее время посматривал на Якова Григорьевича недоброжелательно, следил за матерью, не переносил присутствия Зойки и Славки, - все это говорит об одном и том же.
"Ах, какая же я дура! Какая дура! Выживаю, видно, из ума-то!"
Лидия Николаевна поднялась со скамейки, отстранила Васюху и, приоткрыв дверь, сдержанно бросила:
– Юрий, не стой долго на улице. На дворе сыро.
Он появился несколько минут спустя, с заплаканными глазами, тихо проскользнул в горницу и лег на кровать, лицом в подушки. Ужинать отказался. Когда без обычного шума и гама остальные ребята поужинали и улеглись спать, Лидия Николаевна прошла в горницу, потянулась к выключателю, да раздумала. Склонившись над кроватью, почувствовала, что сын не спит. Она положила ему на голову руку, и он ее не отстранил.
– Сыно-ок!
– тихо позвала Лидия Николаевна.
– Ты почему же мне просто-то не сказал обо всем? Я ведь поняла бы, или уж разучилась, по-твоему?
Он молча поймал ее руку и прижал к своей щеке. Лидия Николаевна присела на кровать рядом. Они долго молчали, будто прислушиваясь к дыханию друг друга.
– Ты, мама, прости меня, - чуть слышно сказал Юрий,
– Я понимаю, ты тоже... женщина... ну, дядя Яша овдовел, ребята у него... я все понимаю, но вот никак не могу, ну не могу вот... папка, там, в земле... а дядя Яша придет...
– Юрий уткнулся в подушку и заплакал.
– Так этого можно и не делать. Я ведь прежде всего о вас думаю. Не хочешь - и не будет дядя Яша жить у нас.
– Нет, нет, - торопливо, сквозь слезы заговорил Юрий, - ребят надо поднимать, им нужны родители. Дядя Яша добрый, мы к нему привыкли. Пусть дядя Яша придет, только, мама, пусть он приходит потом, когда я уеду учиться... потом... не обижайся, мама...
– Я не могу обижаться на тебя, Юрий. И ездить тебе не надо. Завтра я поговорю с Яковом, и он перестанет к нам приходить. А сейчас спи.