Тают снега
Шрифт:
– До вечера гулять, чтобы и капли браги не осталось и никому она души не смущала. Мишке-трактористу больше не подавать, поскольку на агрегате, а положить спать. Хорохориться начнет - связать его, сукиного сына. Ты, Никифор, тоже больше не принимай, отяжелел. Зятя мово сполоснуть холодной водой, ежели до вечера не восстановится...
Гулянка возобновилась. Яков Григорьевич был обескуражен, но, к его удивлению, все получилось так, как приказал Варегин. Брагу допили до последней капли, и вечером часть людей вышла на работу. На другой день здесь началась посевная. Следом должны были начать сеять у Букреева. "А из Варегина, пожалуй, добрый
Он тоскливо глядел на корзиновскую сторону. На пологой седловине чуть виднелась Дымная.
Еще в начале зимы Павел Степанович Букреев ездил на совещание передовиков сельского хозяйства в город. Там у него произошла любопытная встреча.
Он обедал в столовой, и к его столу неожиданно подсели два человека. Один из них оказался бывшим колхозником, уехавшим из Дымной года два назад. Звали его Илья Морозов.
Павел Степанович относился к подобным людям с большой неприязнью. Он хлебал щи, а те двое заказали сборную солянку, гусятину, чебуреки. Бывший колхозник держался вызывающе, хрустел новыми полусотенными и косил глаза на Букреева. Павел Степанович похлебал щи и принялся за котлету. Ои делал вид, будто не узнает Илью. Букреев хитрил. По лицам этих двух мужиков видел они подсели за его стол неспроста. Им хотелось поговорить, и Букреев догадался, о чем они собираются с ним разговаривать. "Что ж, покуражиться и мы сумеем", - отметил он про себя.
Соседи его заказали водки, и Павел Степанович догадался, для чего. Но он, как ни в чем не бывало, клевал свою котлету вилкой. Илья был одет в хороший бостоновый костюм, который нарочно расстегнул, чтобы лучше был виден атласный галстук с китайскими завитушками. Говорил он громко и все больше о каких-то покупках, о заработке, о квартире с "крантом". Сосед его, не проронивший ни слова за это время, согласно кивал головой. Одет он был попроще, часто и с интересом поглядывал на Павла Степановича. Один раз он даже порывался обратиться к нему, однако Илья скорчил гримасу и приложил палец к губам. Павел Степанович прикрыл улыбку рукой. Принесли водку. Илья поставил длинноногие рюмки перед собой, наполнил их из графинчика и обратился к Павлу Степановичу:
– Земляк, не откажись за компанию!
– Спасибо, на чужие не пью, а своих не накопил.
Илья вспыхнул, ресницами захлопал, но тут же преодолел замешательство:
– Не чуждайся земляков, Павел Степанович, от души угощаем!
– А я от таких, как ты, и от души ничего не приму.
– Да ты слушай! Ты что? Ты за кого нас считаешь?
– Товарища твоего не имею чести знать. А ты отеческую избу на произвол судьбы оставил в трудное время, за сладким куском погнался... за кого же мне тебя считать?!
Илья скривил губы.
– Дезертир! Илюха Морозов подлый дезертир, - как можно небрежней промямлил он.
– И тут же взвихрился: - А почему я дезертиром стал, а? Знаешь ведь, дядя Паша?
– Чего ты крик-то в общественном месте поднимаешь?
– сурово уставился па Морозова Павел Степанович и погрозил пальцем.
– Ты, парень, оправданья себе не ищи. Трудно жилось. А мне, ты думаешь, с семьей, да об одной руке, да об одной ноге - легче твоего было?
Илюха Морозов потупился. Его сосед, старше Ильи лет на восемь, с прозрачными, доверчивыми глазами, терзал в руках шапчонку. Он, наконец, набрался духу и заговорил с Букрсевым, который сердито помешивал ложечкой полуостывший чай:
– Я вот не знаю вас, вот сейчас познакомился. Сам я тоже колхозник, работаю на канаве с Илюхой. Завербовался на завод. Он, Илюха-то, мучается. Это он вам пыль в глаза пускает, вид делает купецкий. А я скажу - тяжело без родного угла, да и, вот ежели бы... ну, говори ты, Илюха!..
Морозов поднял глаза на Павла Степановича и умоляюще попросил:
– Да выпей ты с нами, ради Бога, дядя Паша, и всю мы тебе душу откроем. Окажи ты нам доверие...
И оказалось, что квартира с "крантом" вовсе не по душе Илюхе, и работа тоже. Денежная работа, но горячая, кругом металл, пламя, он к земле с детства привык, к крестьянскому труду. Ребятишки вон народились, растут квелые. На природу бы их...
Словом, после постановления Пленума стал Морозов подумывать о возвращении домой. Как ему быть? Посоветовал бы Павел Степанович!
Букреев сказал ему, чтобы он хорошо подумал, взвесил все. Изменения в деревне к лучшему начинаются - это так, но жизнь пока еще очень трудная. После сентябрьского постановления калачи на березах разом не выросли, да и не вырастут скоро.
И все же, несмотря на серьезные и честные доводы Букреева, Морозов первым возвратился в колхоз со своей семьей. Вместе с ним ехал и его товарищ. Мужик холостой, безродный, все растерявший во время войны.
Морозов шагал рядом с санями, нагруженными доверху разным скарбом. На возу сидели закутанные в одеяло сынишка и дочь. Жена шла рядом с Ильей.
Появились первые проталины. Мокрый снег шлепал под ногами лошади. Новорожденные ручейки пробовали свои силенки, пробивая дорогу к логам и речкам. Где-то в стороне от дороги, подгоняя весну, азартно бормотали тетерева.
Вот и поскотина. Морозов остановил лошадь, без надобности осмотрел воз, кое-что поправил, потом заметил на желтой проталине несколько беленьких брызг и, проваливаясь в снегу, пошел к ним.
– Илья, сдурел!
– крикнула ему вслед жена.
– Полные сапоги начерпал!
Но Илюха ничего ей не ответил. Он сграбастал ручищей, впитавшей металлическую пыль на долгие годы, белые брызги подснежников, дал по цветочку ребятам и жене. Как только приблизились к крайним домам деревушки Дымной, Илюха прокашлялся, выпрямился и, отступаясь, пошел рядом с лошадью. Вот и знакомая до мелочей улочка с несколькими старыми липами и срубом колодца посредине. На улицу выходит народ. Кто отвечает на приветствие Морозовых, кто нет.
Родной дом! Дом этот, по словам покойного отца, построен еще его отцом, то есть Илюхиным дедом. Окна дома перекрещены досками. Одна тесина на крыше провалилась, стало видно желтое, источенное червями стропило. Удивительно быстро и как-то само собой разрушается заброшенное жилье. Морозов оторвал доски от ворот, повернул заржавевшее кольцо щеколды и услышал, как оно знакомо звякнуло о верх скобы. Обыкновенный, даже не очень музыкальный звук вызнал ворох воспоминаний у Ильи...
В детстве, бывало, пробегает допоздна Илья, старается сделать так, чтобы щеколда-предательница поднималась беззвучно, иначе отец оттаскает за ухо. А когда учился в школе, мать по звуку щеколды узнавала, какую отметку Илька несет. Хорошую - звон на весь двор, плохую - едва слышный стук. А когда первый раз вышел Илька работать в колхоз, возил снопы и вернулся вечером домой, он так затарахтел щеколдой, что бабка-покойница с перепугу перекрестилась.