Те, кто внизу
Шрифт:
– А венчик-то из жести!
– На кой тебе черт этот пес шелудивый? Зачем ты его с собой таскаешь? – спросил Панкрасио у белобрысого Маргарито, который ехал одним из последних, ведя за собой пленного.
– Зачем? Да затем, что я ни разу толком не видел, какое лицо бывает у твоего ближнего, когда у него петля па глотке.
Пленник, очень тучный человек, тяжело дышал; щеки у него покраснели, глаза налились кровью, со лба катился пот. Он шел с трудом, руки его были связаны.
– Анастасио, одолжи веревку: мой недоуздок, того и гляди, лопнет – больно этот петушок жирен. Впрочем, не надо,
Белобрысый Маргарито вытащил револьвер, приставил дуло к груди пленника и неторопливо взвел курок.
Федералист побледнел, как мертвец, черты лица заострились, остекленевшие глаза помутнели, грудь порывисто вздымалась, и весь он дрожал, словно в жестокой лихорадке.
Прошло несколько секунд, показавшихся вечностью. Маргарито все не отводил револьвер. Глаза его странно блестели, одутловатое толстощекое лицо выражало наивысшую степень наслаждения.
– Нет, друг мой федералист, – вымолвил он, медленно опуская оружие и пряча его в кобуру, – погожу-ка я тебя убивать. Будешь моим денщиком. Вот увидишь, такой ли уж я жестокий человек!
И он издевательски подмигнул окружающим.
Пленник словно обезумел, он лишь судорожно хватал воздух пересохшими губами.
Отставшая Камила дала шпоры своей кобылке и поравнялась с Деметрио.
– Ох, до чего же злой этот Маргарито! Посмотрели бы вы, что он с пленным вытворяет!
И она рассказала о том, что видела.
Деметрио нахмурил брови, но промолчал.
Оторва отозвала Камилу в сторону.
– Ты что Деметрио насплетничала? Белобрысый Маргарито – моя единственная любовь. Пора тебе это знать. Так-то!… Что с ним стрясется, то и меня не минует. Смотри, я тебя предупредила!
Перепуганная Камила поторопилась нагнать Деметрио.
X
Колонна расположилась лагерем на равнине невдалеке от трех выстроившихся в ряд одиноких домишек, белые стены которых четко вырисовывались на фоне кроваво-красного горизонта.
Деметрио и Камила подъехали к лачугам.
Посреди корраля стоял мужчина в белых штанах и рубахе и жадно затягивался самодельной сигарой; рядом с ним на каменной плите другой крестьянин лущил кукурузные початки, растирая их в ладонях. Чтобы отогнать кур, он то и дело тряс высохшей изуродованной культей ноги, напоминавшей козлиное копыто.
– Шевелись, Пифанио, – поторапливал мужчина с сигарой, – солнце уже село, а ты еще скотину не поил.
Снаружи заржала лошадь, и оба испуганно подняли голову. Поверх ограды в корраль заглядывали Деметрио и Камила.
– Нам с женой лишь бы переночевать, – успокоил мужчин Деметрио.
Когда же он объяснил им, что командует частью, которая остановилась неподалеку на привал, человек с сигарой, оказавшийся хозяином, весьма учтиво пригласил их войти, а сам бросился за кувшином воды и веником, чтобы поскорее убрать лучший уголок в амбаре и достойно разместить там столь почетных гостей.
– Ступай, Пифанио, расседлай лошадей сеньора и сеньоры.
Работник, лущивший маис, с трудом поднялся. Он
Смешно прихрамывая, калека заковылял к ограде.
– Как же ты работаешь, друг? – спросил Деметрио и, отстранив его, сам расседлал лошадей.
– Он у нас убогий! – крикнул из амбара хозяин. – Совсем обессилел. Но плату не зазря получает: с самой зорьки трудится. Видите, уж и солнце зашло, а он все за работой.
Деметрио вместе с Камилой отправился с обходом по лагерю. Изрезанная золотистыми бороздами равнина, голая, без единого кустика, угрюмо тянулась в бескрайнюю даль, и казалось поистине чудом, что возле домишек растут три огромных темно-зеленых ясеня с круглыми волнистыми кронами и густой листвой, опускавшейся чуть ли не до земли.
– Сам не знаю, отчего мне здесь так тоскливо, – признался Деметрио.
– Мне тоже, – отозвалась Камила.
Пифанио, надрываясь, тянул за веревку бимбалете [46] на берегу ручейка. Огромный котел опрокидывался на кучу свежей травы, и кристальная струя, сверкая в последних лучах заходящего солнца, лилась прямо в поилку. Из нее, шумно отфыркиваясь, пили тощая корова, измученная кляча и осел.
46
Бимбалете – приспособление для подъема воды.
Узнав хромого батрака, Деметрио поинтересовался:
– Сколько зарабатываешь в день, друг?
– Шестнадцать сентаво, хозяин.
Это был маленький золотушный синеглазый человечек, с гладкими и светлыми волосами.
Он принялся ругать хозяина ранчо и свою собачью долю.
– А ты, друг, и правда не зря деньги получаешь, – добродушно прервал его Деметрио. – Браниться бранишься, а сам знай себе работаешь.
И, повернувшись к Камиле, добавил:
– Всюду есть люди, которым живется еще хуже, чем нам, горцам, верно?
– Да, – ответила Камила. И они пошли дальше.
Долина утонула во тьме, звезды скрылись. Деметрио ласково обнял Камилу за талию и стал ей что-то нашептывать.
– Да, – робко ответила она.
Он ведь уже становился ей мил.
В эту ночь Деметрио спал плохо, и чуть забрезжило, вышел на воздух.
«Со мной что-то приключится», – подумал он.
Рассвет был тих и полон затаенной радости. На ясене боязливо попискивал дрозд, в коррале шуршала соломой скотина, сонно похрюкивал боров. По небу протянулась оранжевая полоска, погасла последняя звезда.
Деметрио медленно брел к лагерю. Он думал о своей Упряжке – паре темных молодых волов, не проработавших и двух лет на клочке его тучной пахотной земли. В памяти отчетливо всплыло лицо жены: нежная и безгранично покорная с мужем, неукротимо властная и суровая с чужими. Потом он попытался вспомнить, как выглядит сын, но напрасно: мальчика он забыл.
Деметрио добрался до лагеря. Разметавшись среди борозд, спали солдаты; вперемежку с ними, вытянув голову и закрыв глаза, лежали лошади.
– Хорошо бы передохнуть здесь еще денек, кум Анастасио: лошади пристали.