Те, кто внизу
Шрифт:
Возмущаются и немногие из уцелевших старых боевых товарищей Масиаса: на освободившееся в штабе место обязательно попадает лощеный столичный франт, благоухающий духами.
– А хуже всего, – вставляет Венансио, – что у нас хоть отбавляй бывших федералистов.
Даже Анастасио, обычно одобрявший любой шаг кума Деметрио, теперь, поддавшись общему недовольству, ворчит:
– Вы меня знаете, ребята, я человек прямой. И я скажу куму, что мы плохо кончим, если не перестанем якшаться с федералистами. Это уж точно! Вы что, не верите? Клянусь своей матерью, у меня что на уме, то и на языке, и все это я выскажу куму Деметрио.
И
Деметрио благосклонно дослушал Монтаньеса до конца и ответил:
– Все верно, кум, что вы говорите. Дела у нас плохи: солдаты ругают сержантов, сержанты – офицеров, офицеры – нас. А мы уже готовы послать Вилью и Каррансу подальше – пусть, мол, попляшут в одиночку. Но сдается мне, с нами происходит то же, что с тем батраком из Тепатитлана, помните, кум? Он все ругал да ругал своего хозяина, а работать на него не переставал. Вот так и мы: бранимся, проклинаем, а нас убивают да убивают. Только не будем об этом, кум…
– Почему, кум Деметрио?
– Почему? Почему? Не стоит, и все, понятно? Нужно по болтать, а людей подбадривать. Я получил приказ вернуться и задержать отряд, наступающий через Кукио. Скоро мы сшибемся с каррансистами, а пока хоть языком их отбреем – и то хорошо.
Вальдеррама, бродяга, когда-то колесивший по большим дорогам и в один прекрасный день примкнувший к войскам Масиаса, причем никто не знал точно, когда и где это произошло, подслушал кое-что из речей Деметрио и с наступлением вечера исчез так же внезапно, как появился: нет такого сумасшедшего, который сам в огонь полезет.
V
Они вступили на улицы Хучипилы под тот особый, веселый, громкий перезвон колоколов, от которого по праздничным дням так взволнованно бьются сердца жителей горных селений.
– Сдается мне, кум, будто мы вернулись назад, в те времена, когда революция только начиналась, и в любой деревушке нас встречали колокольным звоном, а жители выходили на улицу с музыкой н знаменами, кричали «ура» и даже шутихи пускали, – вздохнув, сказал Анастасио Монтаньес.
– Да, теперь они нас не жалуют, – отозвался Деметрио.
– Еще бы! Мы ведь «наголову разбиты», – вставил Перепел.
– Нет, не в этом дело. Наших врагов они тоже видеть не могут, даже на картинке.
– Не за что им любить нас, кум.
Они выехали на площадь и оказались перед мрачной массивной восьмиугольной церковью – памятником колониальных времен. Судя по неухоженным чахлым апельсиновым деревьям да жалким останкам железных и деревянных скамеек, площадь когда-то представляла собой сад.
Снова раздался гулкий ликующий перезвон. Затем из храма торжественно донеслось грустное и сладостное пение женского хора – это местные девушки исполняли под гитаррон [51] «Таинства».
51
Гитаррон – большая гитара, напоминающая по величине контрабас.
– Что за праздник сегодня, сеньора? – спросил Венансио у древней старушки, торопливо ковылявшей к церкви.
– День святого сердца Иисусова, – запыхавшись, ответила богомолка.
Они вспомнили, что прошел целый год после взятия Сакатекаса, и на душе у всех сделалось еще горше.
Как
Напрасно солдаты Масиаса рыскали по улицам в поисках пищи, задыхаясь от ярости и все-таки стараясь не давать воли языку. В городе остался один лишь захудалый постоялый двор, да и тот был набит до отказа. Не было ни фасоли, ни лепешек – только молотый перец да соль. Командиры тщетно показывали тугие кошельки, тщетно пытались угрожать.
– Бумажки? Вот что вы нам суете! Жрите их сами! – зло крикнула хозяйка постоялого двора, дерзкая старушенция с огромным шрамом на лице, уверявшая, будто она «не раз умирала и теперь ничего на свете не боится». И среди всего этого уныния и нищеты, заглушая голоса женщин в храме, без умолку щебетали птицы на деревьях, разносилось непрестанное пение куррук [52] , усевшихся на сухих ветвях.
52
Куррука – певчая птица, распространенная в Мексике.
VI
Обезумевшая от радости жена Деметрио Масиаса, ведя за руку сына, вышла на горную тропинку встречать мужа.
Почти два года разлуки!
Они обнялись и молча застыли. Женщина задыхалась от рыданий и слез. Деметрио с удивлением глядел на жену: она постарела так, словно прошло лет двадцать. Потом он посмотрел на сына, испуганно таращившего на него глазенки. Он узнал в мальчике свои собственные резкие черты, блестящие глаза, и сердце его дрогнуло. Ему захотелось прижать к себе ребенка, обнять его, но малыш в страхе спрятался за материнской юбкой.
– Это же твой отец, сынок! Твой отец!
Но мальчик отворачивал лицо и упорно не хотел подойти.
Деметрио оставил коня ординарцу и медленно пошел с женой и сыном по крутой тропинке.
– Слава богу, наконец-то ты вернулся. Теперь ты никогда не покинешь нас, правда? Ты останешься с нами, правда?
Лицо Деметрио потемнело. Их охватила тоска, и они снова замолчали.
Из-за гор встала черная туча, раздались глухие раскаты грома.
Деметрио подавил вздох. В голове у него роились воспоминания.
Упали первые крупные капли дождя, и семье Деметрио пришлось укрыться в небольшой пещере, усыпанной галькой. Наконец разразился ливень, с грохотом обрушившийся на белые розы Сан-Хуана, эти соцветия звезд, раскиданные среди деревьев, на скалах, в зарослях питайо, по всей горной округе.
Внизу, на дне оврага, сквозь пелену дождя виднелись стройные гибкие пальмы; они медленно покачивали вершинами, которые развертывались веером от порывов ветра. А вокруг – вереница холмов, за ней другая, горы, окруженные горами, окаймленные стеною хребтов с такими высокими вершинами, что их синие макушки теряются в сапфировом небе.