Те триста рассветов...
Шрифт:
Грамотно работают наши стрелки, таких на испуг не возьмешь.
– Все!
– неистово кричу я.
– Съемка закончена!
– И тут же ударяюсь о потолок кабины - с такой силой Ельсуков отдает штурвал от себя.
Мы снижаемся до высоты пятьсот метров. Все четыре истребителя, как почетный эскорт, сопровождают нас. Строй их безупречен.
Слышу обрывки разговора истребителей с Ельсуковым.
– Слушай, бомбер, переходи в истребиловку. Навыки у тебя дай бог каждому! Еле удержались за тобой.
– Спасибо, подумаю. Благодарю за помощь.
– Как выполнили задание?
– Хорошо! С такой
– Поздравляем! Вас уже ждет большое начальство, учтите. С тобой приятно работать, бомбер, - все делаешь по-умному. Идем на точку. До свидания, «Факир».
Здесь стоит сказать, что во время первых полетов на разведку между истребителями сопровождения и разведчиком [180] нередко возникали, мягко говоря, разногласия. Мы скоро поняли, что задание на сопровождение для истребителей не самая желанная работа. Они скованы в маневре, должны терпеливо переносить огонь с земли, часто биться с противником на предельном удалении от базы и, что самое главное, головой отвечать за разведчика. Поэтому наша четкая и быстрая работа над целью и под огнем зениток ценилась истребителями весьма высоко. Отсюда и реплика: «Все делаешь по-умному…» Эти слова для нас высокая похвала.
Навсегда запомнились от тех боевых вылетов дороги с беженцами. Вначале немцы бежали на запад, спасаясь от русских войск, наступающих из Восточной Пруссии и Польши. Теперь же, когда 2-й Белорусский фронт рассек восточно-померанскую группировку надвое и отрезал пути на запад, поток беженцев устремился в обратном направлении. Тут свою роль сыграла геббельсовская пропаганда. Правда, и наши солдаты, особенно те, у которых немцы отняли родных, близких, порой не могли сдержать своих чувств в отношении немцев. Первые километры немецкой земли от святого гнева русского солдата местами выглядели мертвой пустыней…
В разгаре была весна, таяли снега, разливались реки. Наши войска и боевая техника могли двигаться только по дорогам. Причем обстановка требовала быстроты передвижения. А тут сотни тысяч беженцев со своим скарбом, колясками, детьми, больными.
Помню, однажды на аэродром неожиданно выскочили наши танки. Командир танкистов, грязный, потный, небритый капитан, требовал от начальника штаба:
– Покажите, где пройти, чтобы не повредить ваши птички. На дорогах затор. Беженцы. Идем в обход.
Кто- то подсказал:
– А чего вы с ними цацкаетесь? Забыли, как они с нашими беженцами поступали в сорок первом?…
Капитан посмотрел на советчика воспаленными глазами и ответил сухо:
– Нет, браток, с детьми и бабами не воюю. Хоть они и немцы. Беззащитных давить не могу. Так что пропускайте через аэродром. Христом богом прошу!…
А тогда, сразу же после нашего приземления, еще на рулежке, к нам почти под крыло пристроилась спецмашина штаба 5-го авиакорпуса. Рядом с шофером сидел подполковник. Из своей кабины мне показалось, что он не сводил [181] глаз со створок бомболюков, где лежали бесценные кассеты.
Через некоторое время я сидел в той же комнате лазарета, откуда несколько часов назад меня извлек Ельсуков, и писал донесение. Над моей опухшей ногой колдовали медсестра и Воронков. Разрезали штанину, сняли пропитанную кровью повязку, сделали уколы.
– Дайте ему чаю с сахаром, да покрепче, - распоряжался Воронков.
– Вон какой бледный, того и гляди в обморок брякнется.
–
– Вот напишет донесение - тогда. И вообще, я заметил, что с больной ногой у него лучше получалось, чем со здоровой. Над Данцигом сам не спал и другим не давал. Правильно я говорю, радист?
– С вами задремлешь, - буркнул тот, - все бока в синяках от такой дремоты.
– Зато цел, жив-здоров, хоть сейчас под венец!
– смеялся Ельсуков.
В комнату вошел начальник фотоотделения Володин.
– Отличные кадры!
– с порога сообщил он.
– Сушим спиртом. Начальство снимает данные прямо с сырой пленки. Не нахвалится вами.
– Ты бы, Володин, штурману спиртику принес для поправки здоровья и дезинфекции.
– Принесу, дело простое. За такую пленку стоит, - с готовностью согласился прижимистый «фотик», у которого спирт находился под семью замками - отпускал он его лаборантам лишь при чрезвычайных обстоятельствах. И тут Володин задал нам вопрос, который и поверг всех в изумление:
– Пришел узнать, как вы ухитрились сфотографировать небо с истребителями? Ведь для этого надо лететь вверх колесами!…
– Секрет фирмы!
– рассмеялся Ельсуков.
Давно я не видел его таким довольным и веселым.
После того памятного полета я вернулся в экипаж В. Лайкова.
Мы дважды вылетали полком бомбить войска противника у Фишгаузена на северном берегу залива Фришес-Хафф, куда пробивались дивизии 3-го Белорусского фронта с целью окружения и разгрома земландской группировки противника. Нанесли сильный бомбовый удар по Кенигсбергу, столице Восточной Пруссии. [182]
Тогда, в марте, стояли теплые солнечные дни. Воды Балтийского моря заметно поголубели. На фоне мягкой весенней голубизны, окутавшей землю и море, огромным грязно-серым клубом стояли дым и пыль горящего Кенигсберга. Сбросив бомбы на крепостные стены, полк начал пологий разворот влево и попал под огонь зенитных батарей военно-морской базы Пиллау. И вот одним из первых снарядов, разорвавшихся в ад строем нашей эскадрильи, был сбит самолет Михаила Мамуты.
Не забыть, как темно-зеленая машина моего друга, оставляя над голубым заливом дымный след, все дальше удалялась в сторону берега и наконец исчезла среди пятен прибрежной полосы. Никто из экипажа не покинул самолета. Потом узнали - запретил командир: не сгоришь в воздухе, утонешь в заливе. Миша почти вслепую посадил горящий самолет у Эльбинга, только что захваченного вашими войсками. И здесь, как зимой 1943 года под Жлобиным, повезло «святому» Мамуте, великолепному летчику. Все члены его экипажа остались целы.
В эти же дни 49-я и 70 я армии 2-го Белорусского фронта уже находились в 30-40 километрах от Сопота. Авиации предстояло расчистить для них путь к берегу Данцигской бухты через ту самую оборону немцев, которую мы с Ельсуковым разведали накануне. Командование 4-й воздушной армии эту задачу поручило частям 327-й бомбардировочной авиадивизии.
И вот наш полк взлетел на задание, а нас с Лайковым задержали на земле: экипажу предстояло лететь на разведку в район военно-морской базы Свинемюнде. Непривычное это состояние - оставаться на земле, когда твои товарищи уходят в бой. Однако делать было нечего, нас тоже ждала сложная работа.