Те триста рассветов...

Пустовалов Борис М.

Самолет уже стоял готовый к вылету, фотоаппараты были заряжены, бомбы подвешены. Мы ждали команды, и только механик Н. Мельчаков крутился вокруг машины: то потрет ее ветошью, то заглянет в колесные ниши - что-то там поправит. Хороший механик всегда найдет над чем потрудиться. Вот когда машина уйдет на задание, тогда механику делать нечего. Впрочем, это, пожалуй, не совсем так. Экипаж оставил землю, ушел навстречу неизвестности - тревог и беспокойств еще больше. Как поведет себя машина в воздухе, исправно ли будут работать двигатели, оборудование, приборы?… А самое главное, что заботит и гнетет душу механика, - вернутся ли его боевые друзья… Одна у механика дума: пусть будет изрешечена

пулями и [183] осколками машина, пусть откажут хоть десять ее систем - все можно восстановить, исправить, только бы видеть экипаж на земле, поздравить ребят с успешным вылетом и опять, как сотни раз до этого - в мороз и стужу, на ветру и под палящим солнцем, загрубевшими от металла руками ввести боевую машину в строй и доложить: «Командир, все в порядке!»

У кандидата технических наук полковника Е. И. Вершинина, который в 1945 году был авиационным механиком в экипаже младшего лейтенанта А. Чернецкого, до сих пор видны рваные рубцы на подушечках пальцев - следы его неистовой заботы о боевой технике.

Дело было в Белостоке. Стоял сильный мороз. Перед выруливанием на старт Чернецкий замешкался. Шутка сказать - замешкался, ведь на взлете ломался боевой порядок двадцати семи машин! Вершинин взбежал тогда по стремянке к кабине летчика. «Ничего не вижу!
– кричит Чернецкий.
– Замерзло лобовое стекло». «Рули!» - кричит Вершинин. И тут многие стали свидетелями едва ли не циркового трюка: в клубах снежной пыли верхом на несущейся по рулежке машине работал механик Вершинин - голыми пальцами отдирал от лобового стекла ледяную корку. Женя забыл в эти минуты обо всем: об опасности свалиться под колеса рулящей машины, под острые лопасти винтов, о лютой стуже и невыносимой боли - всю дорогу к старту он скоблил ногтями неподатливый лед… Уже на старте Вершинин скатился по крылу на землю и забегал кругами, засовывая отмороженные пальцы в рот, за пазуху…

Чернецкий взлетел вовремя и вернулся благополучно. Вершинин же, как и положено механику, встречал его на стоянке, размахивая забинтованными руками, готовый вновь приняться за работу. И только приказ командира заставил его лечь в лазарет.

Или вот один из последних вылетов в апреле 1945 года на город-крепость Пазевальк. Самолет вел капитан Колодин, штурманом был старший лейтенант Рачковский. Над целью от взрыва зенитного снаряда заглохли оба мотора и вспыхнул пожар в бомболюках. Горящая машина устремилась к земле. Стрелок Сидельников, как рассказывал его товарищ Николай Куреляк, начисто потерял представление о случившемся и, обалдев от страха, закричал по бортовой связи: «Товарищ капитан, товарищ старший лейтенант, Колька, не прыгайте! Помрем смертью храбрых! За Родину, [184] за Сталина!…» Колодин обругал его, и началась борьба за жизнь экипажа и самолета.

Сначала заработал правый мотор, за ним - левый. Однако через несколько минут левый мотор заклинило и что-то загорелось под сиденьем летчика. Вскоре отказал и правый мотор, но Колодин ухитрился вновь запустить его. И так три-четыре раза. Через линию фронта удалось перетянуть, прошли через Штеттин, Старгородское озеро и приземлили горящую машину на озимое поле.

«Колодин тогда даровал нам жизнь», - рассказывал Куреляк. Колодин же на это несколько позже ответил: «Не меня, а наших механиков надо благодарить. Поклониться им надо до земли за то, что ни один агрегат не вышел из строя сам по себе, особенно система автономного запуска».

Сколько их, этих скромных трудяг в серых аэродромных куртках! Инженеры эскадрилий С. Юферов, В. Красоткин, А. Скотников, Л. Парчуф, техники звеньев А. Анушков, А. Еремеенко, И. Олещенко, М. Левин, старшие механики Н. Власов, И. Новиков,

Н. Моргунов, П. Лукьянов, А. Анкудинов, Н. Мельчаков, А. Беркутов, И. Кириллов, В. Бутлеровский, В. Горяинов, И. Кувшинов, П. Пузанков, Е. Вершинин, В. Дусманов.

Но этот список был бы не полным без фамилий девчат, трудившихся у нас оружейницами, мотористками, лаборантками, связистками, работниками штаба, кормивших и одевавших нас и даже летавших наравне с нами. Никогда не забыть боевых соратниц Дину Редькину, Шуру Полякову, Тоню Макарову, Катю Яркову, Дору Слиозберг, Нину Прохорову…

Однако вернемся к тому боевому вылету - на Сопот. Пока мы ждали разрешения вылететь на разведку, наш полк отработал и по Данцигской бухте, и по этому милому городку - будущему приюту песенников, королей рок-музыки. И на аэродром начали возвращаться первые боевые машины.

–  Мой летит!
– радостно закричал Бабурин, еще издалека увидев номер своего самолета.

–  Не рано ли радуешься?
– с сомнением покачал головой старшина Кувшинов, глядя, как неуверенно приземлилась машина Купченко. Самолет действительно катился по бетонке какими-то странными рывками, словно, натыкаясь на невидимые препятствия. Когда он зарулил на стоянку, мы ждали, что вот откроется колпак кабины и, как всегда, веселая физиономия Петра Купченко выглянет наружу. [185]

Но колпак не открывался. Чувствуя недоброе, я с помощью Бабурина, подпрыгивая на одной ноге, влез по стремянке на крыло. Страшная картина открылась моим глазам. Привалившись к стенке и уронив голову на грудь, неподвижно сидел Купченко. Он был без сознания. Левая рука лежала на секторах газа, правая закинута за штурвал. Комбинезон, приборная доска, стенки кабины - в потеках и пятнах крови. Лицо - страшная кровавая маска.

Уже после войны, выдержав двенадцать пластических операций, старшина Купченко вернулся в полк.

–  Почему ты тогда не вышел из строя?
– спросил я Петра.
– Почему не сбросил бомбы аварийно?

Улыбаясь всеми шрамами, рубцами и складками на «новом» лице, он ответил:

–  А черт его знает! Все летят - и я лечу, пока можно. Бомб-то подо мной полторы тонны было. Куда их, кроме как на головы фрицев?

–  Но ты мог потерять сознание, столкнуться с другими самолетами, сорваться в штопор.

–  Э нет, брат, я крепко держал себя в руках. А расслабился уже на стоянке, когда моторы выключил…

Для Петра Купченко это был последний в войну боевой вылет.

25 марта наши войска рассекли немецкую группировку надвое и захватили Сопот. Через три дня под ударами 3-го гвардейского танкового корпуса пала Гдыня, а 30 марта был освобожден Данциг. В честь этого сражения нашей 327-й бомбардировочной авиадивизии было присвоено почетное наименование «Гданьская».

С падением Данцига блестяще закончилась Восточно-Померанская операция, вошедшая в историю Великой Отечественной войны как одна из замечательных страниц советского военного искусства.

Войска 2- го Белорусского фронта вновь разворачивались на запад. Впереди нас еще ждали бои за Одер, Штеттин, выход на Эльбу… [186]

Со слезами на глазах…

Не знаю, есть ли фронтовик, не помнящий до мелочей этот день - 9 мая 1945 года. Миг победы в справедливом деле для человека всегда незабываем, а ведь то была победа в великой войне…

В начале мая после серии ударов по Зеловским высотам, военно-морской базе Свинемюнде, островам Узедом и Зееланд, где все еще сопротивлялся крупный немецкий гарнизон, по городам Пренцлау, Пазевальк и, наконец, по Берлину в нашей боевой работе наступило странное затишье.