Театральный роман (Сборник)
Шрифт:
Г о л у б к о в. Вы, вероятно, не узнаете меня? Мы с вами встретились год тому назад в ту ужасную ночь на станции в Крыму, когда схватили вашу жену. Она сейчас в Константинополе на краю гибели.
К о р з у х и н. На краю чего? Простите, во-первых, у меня нет никакой жены, а во-вторых, и станции я не припоминаю.
Г о л у б к о в. Как же? Ночь... еще сделался ужасный мороз, вы помните мороз во время взятия Крыма?
К о р з у х и н. К сожалению, не помню никакого мороза. Вы изволите ошибаться.
Г о л у б к о в. Но ведь вы – Парамон Ильич Корзухин, вы были
К о р з у х и н. Действительно, я некоторое время проживал в Крыму, как раз тогда, когда там бушевали эти полоумные генералы. Но, видите ли, я тогда же уехал, никаких связей с Россией не имею и не намерен иметь. Я принял французское подданство, женат не был и должен вам сказать, что вот уже третий месяц, как у меня в доме проживает в качестве личного секретаря русская эмигрантка, также принявшая французское подданство и фамилию Фрежоль. Это очаровательнейшее существо настолько тронуло мое сердце, что, по секрету вам сказать, я намерен вскоре на ней жениться, так что всякие разговоры о какой-то якобы имеющейся у меня жене мне неприятны.
Г о л у б к о в. Фрежоль... Значит, вы отказываетесь от живого человека! Но ведь она же ехала к вам! Помните, ее арестовали? Помните, мороз, окна, фонарь – голубая луна?..
К о р з у х и н. Ну да, голубая луна, мороз... Контрразведка уже пыталась раз шантажировать меня при помощи легенды о какой-то моей жене-коммунистке. Мне неприятен этот разговор, господин Голубков, повторяю вам.
Г о л у б к о в. Ай-яй-яй! Моя жизнь мне снится!..
К о р з у х и н. Вне всяких сомнений.
Г о л у б к о в. Я понял. Она вам мешает, и очень хорошо. Пусть она не жена вам. Так даже лучше. Я люблю ее, поймите это! И сделаю все для того, чтобы выручить ее из рук нищеты. Но я прошу вас помочь ей хотя бы временно. Вы – богатейший человек, всем известно, что все ваши капиталы за границей. Дайте мне взаймы тысячу долларов, и, лишь только мы станем на ноги, я вам свято ее верну. Я отработаю! Я поставлю себе это целью жизни.
К о р з у х и н. Простите, мсье Голубков, я так и предполагал, что разговор о мифической жене приведет именно к долларам. Тысячу? Я не ослышался?
Г о л у б к о в. Тысячу. Клянусь вам, я верну ее!
К о р з у х и н. Ах, молодой человек! Прежде чем говорить о тысяче долларов, я вам скажу, что такое один доллар. (Начинает балладу о долларе и вдохновляется.) Доллар! Великий всемогущий дух! Он всюду! Глядите туда! Вон там, далеко, на кровле, горит золотой луч, а рядом с ним высоко в воздухе согбенная черная кошка – химера! Он и там! Химера его стережет! (Указывает таинственно в пол.) Неясное ощущение, не шум и не звук, а как бы дыхание вспученной земли: там стрелой летят поезда, в них доллар. Теперь закройте глаза и вообразите – мрак, в нем волны ходят, как горы. Мгла и вода – океан! Он страшен, он сожрет. Но в океане, с сипением топок, взрывая миллионы тонн воды, идет чудовище! Идет, кряхтит, несет на себе огни! Оно роет воду, ему тяжко, но в адских топках, там, где голые кочегары, оно несет свое золотое дитя, свое божественное сердце-доллар! И вдруг тревожно в мире!
Где-то далеко послышались звуки проходящей военной музыки.
И вот они уже идут! Идут! Их тысячи, потом миллионы! Их головы запаяны в стальные шлемы. Они идут! Потом они бегут! Потом они бросаются с воем грудью на колючую проволоку! Почему они кинулись? Потому что где-то оскорбили божественный доллар! Но вот в мире тихо, и всюду, во всех городах, ликующе кричат трубы! Он отомщен! Они кричат в честь доллара! (Утихает.)
Музыка удаляется.
Итак, господин Голубков, я думаю, что вы и сами перестанете настаивать на том, чтобы я вручил неизвестному молодому человеку целую тысячу долларов?
Г о л у б к о в. Да, я не буду настаивать. Но я хотел бы сказать вам на прощанье, господин Корзухин, что вы самый бездушный, самый страшный человек, которого я когда-либо видел. И вы получите возмездие, оно придет! Иначе быть не может! Прощайте! (Хочет уйти.)
Звонок. Входит А н т у а н.
А н т у а н. Женераль Чарнота.
К о р з у х и н. Гм... Русский день. Ну, проси, проси.
А н т у а н уходит. Входит Ч а р н о т а. Он в черкеске, но без серебряного пояса и без кинжала и в кальсонах лимонного цвета. Выражение лица показывает, что Чарноте терять нечего. Развязен.
Ч а р н о т а. Здорово, Парамоша!
К о р з у х и н. Мы с вами разве встречались?
Ч а р н о т а. Ну вот вопрос! Да ты что, Парамон, грезишь? А Севастополь?
К о р з у х и н. Ах да, да... Очень приятно. Простите, а мы с вами пили брудершафт?
Ч а р н о т а. Черт его знает, не припоминаю... Да раз встречались, так уж, наверно, пили.
К о р з у х и н. Прости, пожалуйста... Вы, кажется, в кальсонах?
Ч а р н о т а. А почему это тебя удивляет? Я ведь не женщина, коей этот вид одежды не присвоен.
К о р з у х и н. Вы... Ты, генерал, так и по Парижу шли, по улицам?
Ч а р н о т а. Нет, по улице шел в штанах, а в передней у тебя снял. Что за дурацкий вопрос!
К о р з у х и н. Пардон, пардон!
Ч а р н о т а (тихо, Голубкову). Дал?
Г о л у б к о в. Нет. Я ухожу. Пойдем отсюда.
Ч а р н о т а. Куда же это мы теперь пойдем? (Корзухину.) Что с тобой, Парамон? Твои соотечественники, которые за тебя же боролись с большевиками, перед тобой, а ты отказываешь им в пустяковой сумме. Да ты понимаешь, что в Константинополе Серафима голодает?
Г о л у б к о в. Попрошу тебя замолчать. Словом, идем, Григорий!
Ч а р н о т а. Ну, знаешь, Парамон, грешный я человек, нарочно бы к большевикам записался, только чтобы тебя расстрелять. Расстрелял бы и мгновенно выписался бы обратно. Постой, зачем это карты у тебя? Ты играешь?
К о р з у х и н. Не вижу ничего удивительного в этом. Играю и очень люблю.
Ч а р н о т а. Ты играешь! В какую же игру ты играешь?
К о р з у х и н. Представь, в девятку, и очень люблю.
Ч а р н о т а. Так сыграем со мной.