Тебе больно?
Шрифт:
Я вскидываю бровь.
— Наблюдай, bella ladra — прекрасная воровка.
Она рычит.
— Тебе нравится трахать меня, когда ты делаешь мне больно, Энцо. И ты сказал, что не будешь, если я не буду умолять, чего я никогда не сделаю.
— Ты такая же ненадежная, как и я, когда дело доходит до траха, и прошлая ночь была ярким тому подтверждением. Это может стать для тебя сюрпризом, детка, но я все равно не верю ни одному твоему слову.
Опустив руки, я бросаю последний взгляд на темнеющий океан, волны
— Знаешь, не все, что я говорю — ложь, — говорит она, спотыкаясь о камень, когда бежит за мной. Я качаю головой в неверии, что у нее нет сколов на передних зубах или кривого носа, учитывая, как часто она спотыкается. Она почти разбила себе лицо столько же раз, сколько Сильвестр хрипит каждый раз, когда двигает мускулами.
— И откуда мне это знать? — отвечаю я. — Ты солгала обо всей своей личности.
— Я солгала о своем имени, Энцо. А не о том, кто я как личность.
Гнев, постоянно кипящий под поверхностью, снова бурлит, как кастрюля с водой, оставленная на конфорке слишком долго. Во второй раз я поворачиваюсь и смотрю ей в лицо. Это застает ее врасплох, в результате чего она отшатывается назад и снова чуть не падает на задницу.
Голубые глаза расширились, она в шоке смотрит на меня, а я выплевываю:
— Ну вот, опять ты врешь. Ты солгала о том, кто ты есть как личность, Сойер. Ты лгала. Потому что девушка, которую я забрал домой, была не тем же человеком, что и та, которая украла у меня жизнь. Мне все равно, кем ты себя называешь, потому что я это вижу. Vuoi sapere cosa vedo — Хочешь знать, что я вижу? Я вижу лишь лживую воровку, которая заботится только о себе.
Ее глаза наполняются слезами на полпути моей речи, и, черт возьми, если это не заставляет меня хотеть и ударить ее, и взять назад все, что я сказал. Она так меня закрутила, что я не могу разобраться в себе.
Как так получается, что я хочу причинить ей боль и в то же время защищаю ее от самого себя?
Она выглядит такой чертовски грустной, но часть меня все еще убеждена, что это фасад. Красивый, маленький костюмчик, в который она наряжается, чтобы заставить людей сочувствовать ей.
Рыча, я отворачиваюсь, но она хватает меня за руку и останавливает. Я не совсем уверен, что она видит, когда я оглядываюсь на нее, но этого достаточно, чтобы она отпустила меня, как будто держалась за раскаленную кочергу.
— Я не хотела его украсть, Энцо, — настаивает она. — У меня... у меня не было выбора, понимаешь?
Ветер набирает силу, завывая, он рвет ее волосы и нашу одежду, настолько сильный, что я напрягаю позвоночник.
— У тебя всегда есть выбор.
— Я не могла! — кричит она, ее голос трещит. Она дрожит, но я не могу понять, от наплыва эмоций, бурлящих внутри нее, или из-за усиливающегося ветра. Слезы льются по ее щекам, она смотрит на меня печальными глазами.
И в этот момент я ненавижу ее еще больше. Потому что, чем дольше я смотрю на нее, тем труднее, черт возьми, дышать. Меня бесит, что она имеет такой контроль надо мной, что у нее столько власти, что она может высасывать кислород из моего тела, как будто это ее власть.
— Почему, Сойер? — кричу я в ответ, выбрасывая руки, активно борясь с сильным ветром. Нам нужно попасть внутрь, но мне нужно знать, почему она сделала что-то настолько ужасное.
Ее нижняя губа дрожит, и она отводит взгляд.
Я опускаю руки, выпрямляя позвоночник, ее ответ написан на этом обманчиво красивом лице.
— Ты мне не скажешь, — заключаю я.
Она качает головой, несколько слезинок проливаются. Ее рот открывается и закрывается, борясь за слова.
Но я уже потерял интерес.
На этот раз, когда я отворачиваюсь, она не останавливает меня. К тому времени, как мы заходим в маяк, тишина по сравнению с внешней становится почти оглушительной. Сильвестр ставит на стол три стакана с виски. В центре — несколько зажженных свечей.
— Свет погаснет с минуты на минуту, — говорит он, бросая на нас знающий взгляд. Я не знаю, слышал ли он нас, но, честно говоря, мне плевать.
— Я думаю, я собираюсь... — начинает Сойер, но Сильвестр машет рукой.
— Давай, не оставляй старика пить в одиночестве. Вы также можете остаться сегодня допоздна. Я обычно не люблю, когда у нас бури.
Прочистив горло, она кивает, одаривая его натянутой улыбкой.
— Конечно.
Не глядя на меня, она проходит мимо и садится за стол, делая знак занять место рядом с Сильвестром.
По причинам, которые я пока не готов назвать, это выводит меня из себя, и горечь по отношению к ней только усиливается. Все, что она делает, просто... выводит меня из себя.
Молча, я сажусь напротив них, откидываюсь на спинку шаткого деревянного стула и беру стакан с виски. Я смотрю на них, делая медленный глоток, наблюдая, как Сойер сгибается под тяжестью моего взгляда, а Сильвестр встречает его в упор. Вкус бурбона с пряностями расцветает на моем языке, обжигая горло по пути вниз.
Как раз так, как я люблю.
— Почему бы нам не узнать друг друга получше сегодня вечером, а? Вместо того чтобы жить как незнакомцы, как мы жили раньше. Без всяких «вы» и «сэр».
Сойер выпивает свой бурбон одним глотком, шипит, когда он опускается, и хлопает стаканом по столу.
— Давайте! Как насчет того, чтобы начать с тебя, Сильвестр? Расскажи мне о себе. — Энтузиазм, влитый в ее голос, является вынужденным, а контроль над эмоциями — хрупким, как черт. — Как ты потерял ногу?