Тебе не пара
Шрифт:
— А ну, отцепись от меня, — говорит она, раздраженно высвобождаясь, — обормот толстопузый.
— Я просто так рад, что вы живы, миссис Азиз, — задыхается Энгин, наконец отпустив ее и вглядываясь в коридор квартиры за ее спиной.
— Жива, конечно, чурбан ты турецкий, — плюется старуха.
— Хорошо, а с рыбой вы что сделали? — выпаливает он.
— С какой такой рыбой?
— Вы же просили принести рыбы сегодня утром. Палтуса, — старается он объяснить как можно спокойнее.
— Ах да, — говорит она, чуть просветлев лицом. — Палтус.
— Да-да, но где же она?
— Энгин, — наконец выдает старуха, — ничего я тебя не просила принести, ни палтуса, ни другой рыбы. Я сама прекрасно могу сходить себе за палтусом. А сегодня мне вообще никакой рыбы не нужно было.
— Но… но как же… — Слова застревают у Энгина в горле.
— Нет, Энгин. И платить я тебе не собираюсь — даже и не думай.
Энгин вне себя от негодования.
— Ну, так где же она?
— Попросила кое-кого обратно в лавку ее отнести.
— Кого? Кого? — взвизгивает Энгин.
— Эту шлюху раскрашенную, индуску из химчистки, она мне как раз паранджу занесла.
— Не-е-е-е-е-ет! — Энгин издает длинный вопль. — Только не Касси!
— Не знаю и знать не хочу, как ее зовут. Знаю одно: скромности ей недостает. Я так считаю: губы у этой девицы порочные, такими только отсасывать.
— У-у-у-у. — Тут Энгин принимается кружить по площадке.
Миссис Азиз подзывает его к себе. Она улыбается ему, крепко берет его обеими руками за голову и принимается трясти ее из стороны в сторону, словно просеивая муку в очень тяжелом сите.
— Послушай-ка, толстопузик, — говорит она. — Хватит переживать о всякой рыбе и об индусских поблядушках. Шел бы лучше евреев убивать, как подобает мужчине.
Обливаясь слезами уже третий раз за сегодняшний день, Энгин вырывается и убегает по лестнице. Голос миссис Азиз, какой-то задушенный, безумный вой, преследует его, не отставая ни на шаг.
— Интифада! Интифада! Да покраснеют улицы городов и деревень от крови грязных еврейских собакузурпаторов и их хозяев янки. Всех замочи-и-и-и-и-и-ить!
Что ни говори, а миссис Азиз — крепкий орешек.
Ох, до чего Энгин устал бежать. Говоря начистоту, его тело просто не создано для этого занятия. К тому же, как нетрудно догадаться, он совершенно изможден, морально и физически, после такого бурного денька. Он возвращается на центральную улицу. Не в полной мере полагаясь на свои органы чувств, каким-то потусторонним чутьем он вроде бы улавливает запах дыма и звуки сирен. Но как бы то ни было, центром всех этих дел никак не может быть химчистка — вот же она, прямо перед ним. Готовый на этот раз ко всему, он чеканным шагом подходит к прилавку. Но, разумеется, в нашей истории есть симметрия, которую невозможно нарушить, не посягнув на неизбежность развязки.
— Здравствуйте, мистер Шах.
— Здравствуй, Энгин.
— Не знаете, где Касси?
— Да она вышла с полчаса назад, какую-то тухлую рыбу в лавку вернуть.
—
— Что, Энгин?
— Вы ничего особенного не чувствуете? Ну, запах дыма там, звуки сирен?
Перегнувшись через прилавок, мистер Шах наклоняет голову набок.
— Да, Энгин, пожалуй, что чувствую.
— Спасибо, мистер Шах.
— До свиданья, Энгин.
Все еще пребывая в этом измочаленном, непонимающем, оцепенелом состоянии, чуть поодаль на главной улице он сталкивается с Касси Шах, которая торопится обратно в химчистку. Все ее конечности целы и невредимы.
— Где рыба, Касси?
— Я ее отнесла рыбнику, а они…
— Да-да, — говорит Энгин с невыразимой усталостью в голосе.
— …а они сказали, что обратно не возьмут. Даже смотреть не стали…
— И тогда ты…
— И тогда я ее оставила…
— Где?
— …у тебя под дверью. Я же знаю, ты палтуса любишь.
А-а-а-а-а-а, так вот откуда доносились запах дыма и звуки сирен! Вот где стоят наготове «скорые» в ожидании искалеченных, умирающих и погибших. Бомба взорвалась у Энгина дома! Тому, кто верует, впору задуматься, а есть ли Бог, в конце концов.
Чуть погодя Энгин стоит у границы полицейского кордона, наблюдая, как горит его квартира. Каким же надо быть террористом, чтобы свой собственный дом подорвать, а, Энгин? Дерьмовым, каким-каким. Струи серебристой воды вырываются из огромных шлангов и разбрызгиваются по стенам, вверх-вниз. Дым делается все чернее и чернее. Стоящие группкой любители макабра, которым повезло наткнуться на такое развлечение, что-то обеспокоенно бормочут друг другу, а потом отходят назад, подальше от вони, дыма и жара. Но Энгин остается, где стоял.
Обугленные ошметки имущества Энгина, всплыв, начинают удаляться, все выше уносимые горячими потоками воздуха, пока не превращаются в темные пятнышки и не пропадают из виду. Энгин поднимает взгляд к небесам. Момент прозрения, однако, не наступает. Не подумайте только, что он сожалеет о совершенном деянии — о нет, он сожалеет лишь о том, гдеего совершил, то есть, горячо сожалеет о том, что взорвал собственный дом. Он не застывает, как громом пораженный, в глубоком созерцании, не размышляет о своем низвержении в пучину зла — чего нет, того нет.
А затем он, благодарение Богу, теряет сознание.
Вы просто не поверите, в какие рекордно короткие сроки уложились все известные миру террористические группировки со своими официальными заявлениями, где наотрез отрицалась любая ответственность за это бестолковое нападение.
С головой Парки происходит что-то странное. Она растет и как бы разглаживается, исчезают все морщины и складки… Энгин пытается отвернуться и сосредоточиться на вопросе, но не может его вспомнить. Ему слышно, как зрители с растущим нетерпением перешептываются между собой. Ты же ветеран сцены, Энгин, что ж ты нас подводишь, ну давай, скажи чего-нибудь.