'Тебя, как первую любовь' (Книга о Пушкине - личность, мировоззрение, окружение)
Шрифт:
"Вдруг, - пишет далее Пушкин, - известие о нашествии и воззвание государя поразили нас. Москва взволновалась. Появились простонародные листки графа Растопчина; народ ожесточился. Светские балагуры присмирели; дамы вструхнули. Гонители французского языка и Кузнецкого моста взяли в обществах решительный верх, и гостиные наполнились патриотами: кто высыпал из табакерки французский табак и стал нюхать русский; кто сжег десяток французских брошюрок, кто отказался от лафита и принялся за кислые щи. Все закаялись говорить по-французски; все закричали о Пожарском и Минине и стали проповедовать народную войну, собираясь на долгих
Так Россия явственно разделилась на ничтожную и - великую, на дрожащую от страха в петербургских дворцах и саратовских имениях и - отважно сражающуюся.
Пробил час великих испытаний, а затем и час величия России.
И скоро силою вещей
Мы очутилися в Париже,
А русский царь главой царей
Русские войска освободили от наполеоновских войск свою родину, освободили и народы Европы. Победа в кровопролитной войне слилась в сознании народа со свободой. Народ, освободивший свою землю и другие народы, требовал свободы и для себя.
Верилось, чаялось - теперь и в России не может продолжаться прежняя жизнь под гнетом крепостного права, теперь и в России все должно пойти по-другому. Как писалось в "Сыне отечества", теперь народ русский, "одаренный сим характером и духом, пойдет исполинскими шагами и по стезе просвещения"15.
Казалось, не могла Россия после такой встряски остаться прежней!
Не могла не сбросить унизительных оков рабства и абсолютной монархии!
Но, увы, все не только осталось по-прежнему, но сделалось и еще хуже.
Надвигалось мрачное время аракчеевщины. Все надежды были разбиты, все живое задушено твердой рукой царского временщика Аракчеева - человека крайне ограниченного, фанатичного в своем рвении, в исполнении одной идеи - превратить Россию в казарму.
– Мы проливали кровь, - роптал народ, - а нас опять заставляют потеть на барщине. Мы избавили родину от тирана, а нас опять тиранят господа.
Вся эта бурливая и переменчивая эпоха пришлась как раз на лицейский период жизни Пушкина; она обожгла сердца лицеистов, воспламенила "души прекрасные порывы".
И снова через Царское Село шли полки - герои, овеянные славой.
И снова лицеисты обнимали своих "старших братьев". Они - эти старшие уже были не те зеленые и восторженные юнцы, которые "шли умирать" в 1812 году. Это были победители, зрелые мужи, сознающие всю полноту своей ответственности за судьбы освобожденной ими родины.
Они принесли из Европы новые идеи, новые представления. Они говорили о свободе, о долге гражданина, о том, что стыдно России оставаться крепостнической. "В продолжение двух лет, - писал Иван Якушкин, - мы имели перед глазами великие события, решившие судьбы народов, и некоторым образом участвовали в них; теперь было невыносимо смотреть на пустую петербургскую жизнь и слушать болтовню стариков, выхваляющих все старое и порицающих всякое движение вперед. Мы ушли от них на сто лет вперед"14.
Пушкин в это время "днюет и ночует" у офицеров лейб-гусарского полка, стоявшего в Царском Селе. Внимательно слушает их речи. Впитывает в себя их мысли и чувства, проникается их настроениями, размышляет. Годы пребывания в Лицее подходят к концу.
А. И. Герцен об этом периоде русской истории писал: "Не велик промежуток между 1810 и 1820 гг., но между ними находится 1812 год.
Нравы
Свободолюбивая мысль подспудно билась, искала выхода, клокотала.
В дворянских особняках вели жаркие споры будущие декабристы. Их было немало и среди офицеров, расквартированных в Царском Селе. Декабрист Федор Глинка, друживший с Пушкиным, вспоминал о молодых офицерах семеновского полка того времени:
Влюбившись от души в науки
И бросив шпагу спать в ножнах,
Они в их дружеских семьях
Перо и книгу брали в руки,
Сгибаясь, по служебном дне,
На поле мысли, в тишине...
Тогда гремел звучней, чем пушки,
Своим стихом лицейский Пушкин...17
Декабристы были дети 1812 года. И Пушкин - сын той же грозовой поры. Молнией политического действия - у декабристов - и молнией поэтического творчества - у Пушкина - отозвалась эта гроза и ярко осветила Россию.
Пока же будущие декабристы и будущий великий поэт России считают дни, оставшиеся до выпуска, размышляют о своем жизненном призвании, выбирают себе профессии. Задумываются о том, что ждет впереди лицеистов, и их профессора, наставники. Особенно беспокоится за их судьбы директор Лицея Егор Антонович Энгельгардт. Он давно уже по-отцовски наблюдает за ними, пытается понять склонности, характер, призвание каждого.
Вильгельм Кюхельбекер - "Кюхля" - долговязый, неуклюжий, предмет постоянных насмешек товарищей. Но они, однако, его и побаиваются:
характер у Кюхли необузданно вспыльчивый, сумасбродный. Он бредит поэзией, печататься стал одним из первых, но, порой, вкус ему изменяет и стихи выходят столь же длинны и неуклюжи, как и сам поэт. И Энгельгардт записывает против имени Кюхельбекера: "Читал все на свете книги обо всех на свете вещах; имеет много таланта, много прилежания, много доброй воли, много сердца и много чувства, но, к сожалению, во всем этом не хватает вкуса, такта, грации, меры и ясной цели. Он, однако, верная невинная душа, и упрямство, которое в нем иногда проявляется, есть только донкихотство чести и добродетели с значительной примесью тщеславия. При этом он в большинстве случаев видит все в черном свете, бесится на самого себя, совершенно погружается в меланхолию, угрызения совести и подозрения и не находит тогда ни в чем утешения, разве только в какомнибудь гигантском проекте" 10.
Егор Антонович прозорлив: верно, Кюхля найдет утешение в "гигантском проекте". Он будет на Сенатской площади во время восстания 14 декабря 1825 года. Он в кандалах пройдет через царские казематы, карцеры и умрет в далекой сибирской ссылке.
Энгельгардт останавливается на следующей фамилии - Александр Горчаков. Этот - полная противоположность Кюхле. Всегда владеет собой, во всем знает меру. Первый ученик, аристократ по крови, по воспитанию, по манерам. Представляя себе собранного, изящного, чуть надменного Горчакова, Энгельгардт записывает: "Сотканный из тонкой духовной материи, он легко усвоил многое и чувствует себя господином там, куда многие еще с трудом стремятся. Его нетерпение показать учителю, что он уже все понял, так велико, что он никогда не дожидается конца объяснения".