'Тебя, как первую любовь' (Книга о Пушкине - личность, мировоззрение, окружение)
Шрифт:
Всего через четыре года Пушкин в стихотворении "Наполеон" судит о нем уже совсем иначе - умом зрелым, проницательным, многообъемлющим. Теперь Наполеон для поэта уже не иррациональное олицетворение зла, а "великий человек", который волею обстоятельств призван к власти и который кончил дни "изгнанником вселенной". От деяний Наполеона осталась в мире не только "память кровавая", но и осененность славой.
Над его могилой "народов ненависть почила и луч бессмертия горит". Его восхождение к славе связано с Французской революцией, в суждениях о которой поэт теперь
Наполеон смирил "буйность юную" новорожденной свободы, и это было началом его блистательных побед и началом его конца. Попранная свобода собственного народа, порабощенные народы Европы, пылающая Москва - все это обратилось против завоевателя:
И длань народной Немезиды
Подъяту видит великан:
И до последней все обиды
Отплачены тебе, тиран!
Поразительны по глубине и парадоксальности мысли последние строки стихотворения: Пушкин клеймит позором не Наполеона, а, напротив, того малодушного, "кто возмутит укором его развенчанную тень". Он поет Наполеону хвалу:
Хвала! он русскому народу
Высокий жребий указал
И миру вечную свободу
Из мрака ссылки завещал,
Что имеет в виду Пушкин? Война с Наполеоном разбудила Россию, продемонстрировала всему миру ее могущество, явила лучшие черты русского национального характера, принесла Европе избавление от ига завоевателя, в результате сыны России устремили к свободе все свои лучшие помыслы.
Наполеон основательно встряхнул старушку феодальную Европу, круша старые порядки, сметая остатки крепостничества, открывая простор для новой эпохи - эпохи буржуазного развития. И в этом отношении фигура Наполеона как исторической личности тоже неоднозначна, она, казалось Пушкину, завещает миру "вечную свободу". Опустошительные, кровавые войны Наполеона, кончившиеся столь плачевно, должны были бы лучше всего убедить Европу в их бессмысленности.
Еще тремя годами позже - в 1824 году - Пушкин вновь обращается к теме Наполеона:
Вещали книжники, тревожились цари,
Толпа пред ними волновалась,
Разоблаченные пустели алтари,
Свободы буря подымалась.
И вдруг нагрянула...
Упали в прах и кровь,
Разбились ветхие скрижали,
Явился Муж судеб, рабы затихли вновь,
Мечи да цепи зазвучали.
И горд и наг пришел Разврат,
И перед ним сердца застыли,
За власть Отечество забыли,
За злато продал брата брат.
Рекли безумцы: нет Свободы,
И им поверили народы.
Здесь кульминация революции - не казнь короля. Об этом вообще не говорится. Здесь эта кульминация связывается с 18-м брюмера Наполеона Бонапарта: он не только порождение революции, но и душитель ее.
С его воцарением торжество буржуазных идеалов, о которых когда-то "вещали книжники", приобретает самые гнусные формы ("за злато продал брата брат"). Ясно, что буржуазное общество не может дать народу обещанной свободы.
Каким широким взглядом окидывает теперь поэт историю, ее истоки и горизонты! Как раздвинулись рамки его воззрений на судьбы человека и человечества!
Впрочем, свои исторические и
Однажды в мае 1822 года Пушкин за обедом у генерала Инзова, будучи, как обычно, душою общества и средоточием беседы, повел разговор о Наполеоне, о политических переворотах в Европе и, между прочим, сказал следующее: "Прежде народы восставали один против другого, теперь король Неаполитанский воюет с народом, Прусский воюет с народом, Гишпанский тоже; нетрудно расчесть, чья сторона возьмет верх"4.
П. И. Долгоруков, записавший эти слова в своем дневнике, замечает, что после них за столом наступило глубокое молчание, оно продолжалось несколько минут, и лишь потом Инзов неуклюже повернул разговор на другие темы.
Замешательство наместника царя в Бессарабии можно было понять: его неугомонный подопечный высказал мысль весьма крамольную, ведущую к выводам опасным. И вместе с тем логика рассуждений такова, что против нее не поспоришь. В самом деле, мог думать Инзов, в Европе творятся странные вещи: троны шатаются, везде смуты, везде мятежи, везде народ заявляет о своих правах, и монархи вынуждены считаться с этим. "Старый добрый" феодальный порядок, которому Французская революция и наполеоновские войска нанесли смертельный удар, явно доживает последние дни.
Каково! Монархи, вместо того чтобы воевать друг с другом, воюют с собственным народом! Войны межгосударственные перерастают в гражданские, повсеместно зреют революции - в Италии, Испании, Франции, Пруссии! Останется ли Россия исключением? По Пушкину, выходит, что нет. За его крамольной фразой целая концепция: крах абсолютизма и крепостничества историческая неизбежность. Народ рано или поздно возьмет всюду власть в свои руки. Как писал поэт в дерзком послании "К Чаадаеву":
Товарищ, верь: взойдет она,
Звезда пленительного счастья,
Россия вспрянет ото сна,
И на обломках самовластья
Напишут наши имена!
Добряк Инзов пытается охладить горячую голову молодого поэта, отечески его наставляет, просит хотя бы попридержать язык за зубами.
Но куда там!
Тот же Долгоруков в своем дневнике с ужасом записывает, что этот "безнравственный" молодой человек "вместо того, чтобы прийти в себя и восчувствовать, сколько мало правила, им принятые, терпимы быть могут в обществе... всегда готов у наместника, на улице, на площади всякому на свете доказать, что тот подлец, кто не желает перемены правительства в России"4.
В другой раз за обедом, когда Инзова не было, Пушкин совсем разошелся. В дневнике Долгорукова от 20 июля 1822 года рассказывается, как Пушкин, почувствовав себя свободнее, начал развивать любимую тему о правительстве в России. Переводчик Смирнов пытался с ним спорить и чем более опровергал молодого поэта, тем более тот распалялся, бесился и выходил из себя. "Наконец, полетели ругательства на все сословия. Штатские чиновники подлецы и воры, генералы скоты большею частию, один класс земледельцев почтенный. На дворян русских особенно нападал Пушкин. Их надобно всех повесить, а если б это было, то он с удовольствием затягивал бы петли"4.