Течения
Шрифт:
Однажды мы ушли на раннюю консультацию, когда соседки еще спали, и вернулись в обед. Вера использовала свою «трешку» как гардеробную и пошла сначала туда, чтобы оставить пуховик и ботинки. А я зашла к себе, соседки уже проснулись, Карина читала, а Маша что-то писала, я поздоровалась. Мне никто не ответил.
Я перестала заходить к Саше, потому что нам обеим вроде как было некогда. Но я подозревала, что обманываю себя.
Вера один раз была у Саши вместе со мной и, как только вышла из ее комнаты, изобразила приступ тошноты. Господи, как можно жить в такой антисанитарии, сказала она и начала стряхивать с себя невидимый мусор. С тех пор каждый раз, когда я упоминала
Я злилась, когда Вера придиралась к Саше, но в то же время испытывала стыд. Будто мы с Сашей были из одной грязи, просто я пока скрывала это. Хорошо притворялась. Я не хотела еще большего стыда и так же не хотела разоблачения. А без Веры зайти к Саше не получалось, потому что пришлось бы объяснять, куда я собралась. И уточнять про Сашу. Да, та самая грязнуля.
Зато к нам часто заходила Люба. Они с Верой были настолько противоположными, что вообще не могли понять друг друга, так что мне приходилось переводить. И тем более они не смогли бы расшифровать сами для себя, насколько сильно и обоюдно друг друга презирают.
Мы с Любой теперь редко виделись наедине, но продолжали переписываться. Она отзывалась о Вере сдержанно и всегда передавала привет. А Вера стала за глаза называть Любу «рыба-топор» и никак иначе.
Но еще я помню, как мы смеялись до икоты и головокружения, иногда сами не зная, из-за чего. Однажды я так хохотала, что скатилась с кровати, и Вера шлепнулась рядом. От этого нам стало еще смешнее, настолько, что я не представляла, смогу ли подняться когда-нибудь в жизни. Я опиралась на руки и вновь заваливалась с новым приступом хохота.
В то же время из всех, кого я знала, только Вере можно было видеть, как из меня выливаются слезы. В такие моменты она была деликатной, говорила мало, но каждое ее слово было о любви ко мне. И молчать она могла так, что я слышала, как трещит мое горе, разделяясь на две части — для меня и Веры.
А лучше всего мы с Верой понимали одиночества друг друга, хотя почти не говорили об этом.
Нам было достаточно друг друга. Я знала, что нашей дружбе завидуют, а еще — не всегда в нее верят. Я могла понять это, потому что и сама бы не поверила. С детства я была уверена, что подруг нет не только у меня, а что их в принципе не существует.
Рядом с Верой я чувствовала себя непобедимой для всего мира. Моей уязвимостью была разве что сама Вера.
Вера была полным нулем в быту. Она любила чистоту и порядок, но, похоже, думала, что помещения прибираются сами по себе. Единственное, что делала Вера, — это расставляла свои вещицы так, чтобы они смотрелись друг с другом гармонично.
Я не могла просить ее покупать что-то по хозяйству. Туалетная бумага, молоко, куриные голени были слишком далеки от нее. А еще я боялась получить от Веры насмешку или упрек — почти невидимые и всегда болезненные, как собачья шерсть, влезшая под ноготь. Мне не хотелось, чтобы быт все испортил.
Вера пользовалась моим мылом и ела по утрам мои мюсли. Разве я могла сказать ей, Вера, ну-ка, в следующий раз имей в виду, что мыло с тебя. Или указать ей пальцем на пакет с мюсли и намекнуть, что они вот-вот закончатся? Сварить только одну порцию гречки? Обычно люди сами понимали такие вещи, а Вера не понимала, просто потому что была другой породы.
Если Вера и покупала еду, то какую-нибудь дорогую и непрактичную. Сыр с плесенью, греческие оливки, манго или кусок малосольной форели. Мы вместе ходили в супермаркет
Люба написала, что знает, как можно немного подзаработать без ущерба для учебы. Трижды в неделю Вера посещала йогу, и я решила использовать наши расставания, чтобы выручить денег. Как только Вера уехала, мы с Любой встретились и пошли в сторону метро.
По пути было здание, похожее на поселковый дворец культуры. Возле него часто стояли пожилые люди, в основном женщины, и однажды Люба подошла к ним из любопытства. Оказалось, все они пришли на дегустации, которые почти каждый день проводят представители пищевых брендов. Люба сказала, что тебе дают попробовать кусочек какой-нибудь еды, а потом задают несколько вопросов. За участие платят совсем немного, но на эти деньги можно купить пакет гречки и, может быть, пачку крупной серой овсянки.
Мне понравились такие легкие, хоть и маленькие, деньги. Во второй раз я схитрила и прошла на дегустацию дважды. На третий раз не получилось. Например, нам давали пробовать жесткие квадратики пряников. Растирая на языке тугое сладкое тесто, я смотрела по сторонам. Люба сидела через ряд, она жевала медленно и серьезно, а не крутила головой, как я. Любин интервьюер полез в ящик, и тут я увидела, как Люба быстро сплевывает пряник в кулак и сует недожеванный комок в карман.
Однажды Люба разузнала про массовку в телешоу, где разыгрывался суд. Мои бабушка с дедушкой любили такие передачи и, кажется, считали, что там все взаправду. Там хорошо платили, но съемки длились весь день. В массовку было сложнее попасть, но Люба нашла контакт младшего продюсера и договорилась, что нас возьмут. Единственный доступный слот был накануне последнего экзамена.
Вере я соврала, что иду в гости к дальней родственнице. Откуда у тебя в Москве родственники, удивилась Вера. В Подмосковье, сказала я. Понятно, ответила Вера. Меня тут же пнула в живот вина, а сразу за ней пришел страх, что Вера меня разоблачит.
К концу сессии я поняла, что в Москве меня радует только Вера. Когда она приобнимает меня и целует в макушку. Когда вспоминает, как над ней издевались в школе, и делится этим только со мной. Когда злится на родителей за то, что никогда не была для них достаточно хорошей. Когда рассказывает про свои приключения и все моря, в которых мочила ноги.
Вера знала в миллион раз больше меня. Она скакала по земному шару, как по веселому аттракциону. Ела устриц и ночевала на яхте. Ходила пару раз к психотерапевту. Выпускное платье покупала в ЦУМе.
Когда Вера переехала в мой крохотный уродливый угол, я поняла, что теперь навсегда ей обязана. Вера знала, что такое жить роскошно и весело, но отказалась от красивой квартиры с громадной гардеробной и домработницей. Намекала, что все это — ради меня и нашей дружбы.
Я не заслуживала такой жертвы. Из-за этого я все чаще присматривалась к подруге, вслушивалась в ее голос, пыталась оценить настроение. Верины эмоции сменялись несколько раз в день, и, когда я видела, что ей грустно, тут же начинала винить в этом себя. Я понимала, что это неправильно и что это слишком похоже на отношения с мамой. Но не представляла, какими инструментами можно выдрать из живота и головы чувство вины — невидимое и уничтожающее.