Тельняшка математика
Шрифт:
Я осторожно принял в ладонь костистую ее кисть, такую сухонькую и маленькую, что, казалось, она каждую секунду может рассыпаться.
Пока мы говорили «очень приятно», «много наслышана» и прочие традиционные слова, Ренч отвез столик в уголок под огромный и тоже старинный торшер.
– Мне очень понравились эти ваши названия, – сказала Мария Николаевна, улыбаясь морщинистым личиком. – Только почему вы себя так обидели – болотный вариант. Ведь болота – это грязь, сырость, хлюпанье…
– Именно болотный! – крикнул Ренч из своего угла. – Все застряли, завязли, а он вылез, осилил. Вездеход! Бульдозер! Вот вы кто, бульдозер! –
– К столу! К столу! – взяв меня под руку, сказала Мария Николаевна. – Наш дом вообще непьющий, но когда есть серьезный повод, мы умеем его отметить. Правда, у нас сейчас в отпуске домработница, так что все сами, наскоро, но уж не посетуйте. Скромно, можно сказать, по-студенчески.
Я глянул на стол и ахнул про себя. Это было произведение искусства, которое могло поспорить с лучшими натюрмортами фламандцев. Яркий свет торшера играл бликами на шариках красной икры, на полупрозрачных, истекающих жиром кусках рыбы неизвестного мне вида, золотил ломтики лимона, а на удивительной бледно-розовой ветчине без жиринки янтарем светились капли застывшего студня. И все это в каких-то серебряных плошках и корзиночках, повсюду рассованы золоченые ложечки и вилочки, на всем отсветы граней маленьких хрустальных рюмок.
Я ощутил вдруг волчий аппетит и про себя подумал, что, хотя такие яства – их нельзя было назвать грубым словом «блюда» – полагается церемонно смаковать по маленьким кусочкам, я имею полное право один все съесть. А что, в конце концов, манерничать – ведь это все в честь моей формулы!
Ренч раскупорил бутылку пшеничной водки, разлил по рюмкам и сказал с несвойственной ему теплотой, может быть, даже нежностью:
– За ваш успех, Юрий Петрович! За большой настоящий успех!
Он лихо, по-молодецки опрокинул в рот рюмку, и я с удовольствием последовал его примеру. Мария Николаевна пригубила водку птичьим глотком.
Выполняя принятую программу, я набросился на великолепный натюрморт, словно варвар, уничтожающий шедевр изобразительного искусства. Мария Николаевна похихикивала от удовольствия и все говорила, какая это радость для хозяйки, когда гость ест много и со вкусом, жаловалась: редко у них такое случается – в дом ходят все больше ровесники-старички, у кого сердце больное, у кого печень, у кого желудок – все на диете, чуть поклюют еду и оставят, смотреть тошно.
Она посидела с нами не более получаса, потом поднялась, извинилась – с утра у нее лекции (она преподавала в пединституте), потому надо выспаться.
Я тоже засобирался, но Ренч сказал строго:
– Сидите! У нас будет сегодня гулянка. Хоть на всю ночь. Если напьемся, не пойдем завтра на работу – и все. Меня авось не выгонят, а вам я даю отгул.
Мы просидели с ним до четырех утра, опорожнили всю восьмисотграммовую бутылку, и если не напились, то, во всяком случае, были, как говорится, основательно на взводе. Но опьянение было счастливым и легким, языки развязались, и о чем только не переговорили мы с ним в ту ночь!
Я сказал, что теперь, когда болотный вариант есть, мое дело закончено, а ему, видимо, стоит браться за выведение общих законов для всех типов задач, то есть за то, на чем он остановился, когда вышел на «плацдарм Ренча».
– Мне? – ехидно переспросил Ренч.
– Ну конечно, кому же еще?
– Нам! – гаркнул он. – Нам вдвоем! Неужели вы не поняли, что теперь прикованы к этой тематике, как раб? Так же крепко,
И Ренч потребовал, чтоб мы выпили еще, скрепив этим наш союз, будущее наше соавторство.
Новая порция окончательно размягчила Ренча, стерла с него последние следы обычной ироничности, колючести. Его потянуло на излияния, на исповедь.
– Чудная все-таки штука жизнь. Вот мне шестьдесят восемь. Старик уже! Жизнь, считай, прожита, сделана. И вроде бы неплохо сделана. И книги, и статьи, и звания. И никто не скажет, что я в науке случайный человек. Многие мне завидуют. Знаю. И есть чему завидовать. Счастливая вроде судьба. Подводи итоги. Любуйся собой. Пиши мемуары, млей на очередных юбилеях от хвалебных речей. А мне бывает и скучно, и даже страшно. И вот отчего. Нет у меня ниточки в будущее. Такое чувство, что умру, и все на мне кончится. Тяжело с этим жить на старости. Юра! Вы извините, можно мне вас Юрой называть?
– Конечно. Можете и «ты» мне говорить. Вы ведь меня на сорок четыре года старше.
– Нет, на ты мне неловко. Может, потом. А пока – Юра, вот и достаточно. Так вот меня страшит, Юра, это отсутствие ниточки в будущее. Детей нам с Мусей, как говорится, Бог не дал. Вроде давно бы пора смириться, но нет, гложет меня это – обидно. За что так судьба обделила? Но тут и другое – нет у меня ученика. Маститый, известный, столп, можно сказать, – а нет ученика. То есть формально есть – бывшие аспиранты, ныне кандидаты, доктора. Но не то, не те. Поучились – и удрали кто куда. А такого, кто бы в моем деле родное ощутил: понимаете, Юра, родное, свое, кровное! кто бы жил этим, словом, был душой родной, как писали в девятнадцатом веке, – такого нет. Ни одного! И тут тоже судьба меня обделила. «Учитель, оставь ученика!» Не учеников – ученика. А его нет. Вернее, не было. А теперь я очень надеюсь, что ученик у меня появился. Понимаете, Юра, понимаете? На вас надеюсь. Поэтому я сегодня не только за вас рад, но и за себя. Робею еще, но радуюсь – эгоистически радуюсь. Может, вы и есть, наконец, эта ниточка в будущее. Ах, как бы мне этого хотелось!
И мы выпили за исполнение самых сокровенных желаний.
Несмотря на все мои протесты, Ренч пошел меня провожать и полчаса мок вместе со мной, пока мы ловили машину. А потом, сунув шоферу деньги, сказал строго:
– Везите его аккуратно. Этот мальчишка совершил открытие. Его голова – государственная ценность. Ясно? Это я вам говорю, профессор Ренч. А Ренч не бросает слов на ветер.
Он наконец отошел от машины, шофер рванул с места, и скоро маленькую фигуру Ренча затянула сетка дождя.
В ту ночь, я, наверное, был самым счастливым человеком на свете.
Сборы в дорогу
Встреча с Геркой стала ярким событием, заставила вспомнить простую истину: несмотря на все неприятности и беды, жизнь продолжается. И пробудился первый интерес к тому, что происходит вокруг, к тому, что ждет меня впереди.
Возвращаясь домой из перегонной конторы, я вдруг заметил, что май вступает в полную силу. Уже лопаются почки на деревьях, по газонам тут и там вылезли желтые кругляши одуванчиков, заливаются птицы. Возникла слабая еще надежда на обновление, на перемену к лучшему.