Темная лощина
Шрифт:
— ...Большую часть времени я не покидал камеры, продолжал рассказывать Эйнджел. — Вэнс получил свои десять дней только за то, что попался с разбитым ртом, и я знал, что он уже поджидает меня...
Эйнджел на мгновение притих, ожесточенно пожевал нижнюю губу и продолжил:
— Ты можешь подумать, что все просто — тишина, покой, спишь себе, почти все время никакой опасности. Но на самом деле это не так. Они отбирают твою одежду, вместо нее выдают три комбинезона. Курить не дают. Правда, я прифигачил изрядную дозу табака в трех презервативах, завернутых в туалетную бумагу. («Прифигачить» означало пронести контрабанду в заднем проходе.) Тем не менее меня хватило дней на пять: этот постоянный шум, эти крики угнетали, как психологическая
Он покачал головой и в первый раз за все время рассказа улыбнулся:
— Ты когда-нибудь пытался перерезать себе вены отверткой?
— Вроде бы нет.
— Ну, так я тебе скажу: это непросто. Отвертки делают, в общем-то, не совсем для этого. Приложив изрядные усилия, удалось устроить себе серьезное кровотечение. Но если я надеялся истечь кровью до смерти, то вряд ли это случилось бы раньше, чем через двадцать дней, когда заканчивался срок карцера. В любом случае, они застали меня в тот момент, когда я кромсал свою руку, и снова потащили в лазарет. Вот тогда я позвонил тебе. После каких-то душеспасительных бесед и определения моего психологического типа, после всего, что ты им наговорил, меня опять засунули в общую камеру. Они, видно, прикинули, что, кроме себя самого, я не представляю ни для кого никакой опасности. А одиночка, наверное, понадобилась им для более важной персоны...
Слушая Эйнджела, я вспоминал свой разговор с Вэнсом вскоре после того, как его освободили из карцера. Я проинформировал Вэнса, что кое-что о нем мне известно и что, если он только приблизится к Эйнджелу, тайное станет явным и для всей тюрьмы. Беседа ни к чему не привела: освободившись, Вэнс тут же попытался убить моего приятеля в душевой. Этим он подписал себе приговор.
— ...Если бы они снова засунули меня в карцер, я бы придумал способ, как прикокнуть себя, — подытожил свой рассказ Эйнджел. — Возможно даже, я бы позволил Вэнсу добить меня, чтобы сразу покончить со всей морокой. Есть такие долги, которые невозможно оплатить, и это не всегда плохо. Луис в курсе, да и я тоже. Когда делаешь что-то с убеждением, что таков единственно правильный путь, многие с легкостью встают на твою сторону. Но, решив выйти из игры, ты должен понимать: люди найдут способ представить это в выгодном им свете. Тебе же остается лишь наблюдать за событиями.
Шерри Ленсинг жила на западной окраине Бангора — в чистеньком белом двухэтажном доме, в окружении аккуратных лужаек и двадцатилетних сосен. Это был очень спокойный район с респектабельными особняками. Я нажал на кнопку звонка. Ответа не последовало. Тогда я прижался лицом к стеклу двери и отгородился ладонями от света, пытаясь разглядеть внутренность дома. Однако там царили тишина и неподвижность.
Обойдя здание, я попал в длинный сад с бассейном в самом конце, почти у соседнего дома. Эйнджел присоединился ко мне.
— Посредничество в торговле детьми должно приносить неплохие деньги, — заметил он. Улыбаясь, мой приятель помахал черным бумажником размером шесть на два дюйма. Необычный размер он выбрал так, на всякий случай.
— Отлично. Пусть даже местные копы мимоходом заглянут, я им скажу, что произвожу публичное задержание.
Продолжением дома служила застекленная веранда, которая позволяла Шерри Ленсинг любоваться своей зеленой лужайкой летом и снегопадом зимой. Открытый бассейн не чистили какое-то время, это становилось уже
— Берд!
Я подошел к тому месту, откуда Эйнджел заглядывал в дом. Оттуда просматривалось помещение кухни и большой дубовый стол в окружении пяти стульев; дальше виднелся коридор, ведущий в гостиную. На столе в кухне стояли чашки, блюдца, кофейник, лежали разные булочки и несколько сортов хлеба. Посредине стола возвышалась ваза с фруктами. Даже отсюда была видна плесень на продуктах.
Эйнджел вытащил из кармана пару толстых резиновых перчаток и попытался открыть раздвижную дверь. Она поддалась без особого усилия.
— Хочешь оглядеться внутри?
— Типа того.
Внутри я почувствовал запах прокисшего молока, застоявшийся смрад от испортившейся пищи. Мы прошли через кухню в гостиную, которая была уставлена мягкими диванами и креслами, обитыми розовой тканью с цветочным узором. Когда Эйнджел позвал меня, я уже ступил на лестницу, поднимаясь вслед за ним. Он указал мне на небольшое помещение с темным деревянным письменным столом, компьютером и парой шкафов — оно, скорее всего, служило офисом. Вдоль стен тянулись полки, уставленные пухлыми файлами, каждый был помечен определенным годом. Файлы 1965 и 1966 годов кто-то снял с полки, их содержимое в полном беспорядке валялось на полу.
— Билли Перде родился в начале 1966, — негромко напомнил я.
— Считаешь, это он сюда заходил?
— Кто-то точно заходил.
Интересно, насколько сильно Билли хотел проследить свое происхождение? Достаточно ли, чтобы заявиться сюда незваным гостем и перевернуть вверх дном офис пожилой женщины с целью понять, о чем ей известно?
— Проверь шкафы, — посоветовал я Эйнджелу. — Посмотри, есть ли там что-то, относящееся к Билли Перде. Возможно, мы выудим оттуда что-нибудь полезное. А я пройдусь еще раз по дому, посмотрю, не упустили ли мы из виду какие-то детали.
Он кивнул, и я отправился осматривать дом. Прошелся по спальням, заглянул в ванную комнату, опять обошел комнаты на первом этаже.
Я обратил внимание на следующее: на кухонном столе с гниющими в центре фруктами стояли три кофейные чашки и один стакан с прокисшим молоком — четыре прибора для загадочной четверки.
Осмотрев дом, я снова вышел во двор. Вдали, с восточной стороны участка, виднелась мастерская; отомкнутый замок болтался под засовом. Я прошел туда. Достал из кармана платок, обернул им пальцы и отодвинул засов. Внутри оказались только газонокосилка, цветочные горшки, подносы для семян, самые разные инструменты с короткими ручками. Старые банки из-под краски стояли на полках, рядом с ними — стеклянные банки с кисточками и гвоздями. Пустая птичья клетка висела на крюке под потолком... Я закрыл дверь сарая на засов и двинулся назад к дому.
Поднявшийся ветер закачал ветви деревьев, зашелестел стеблями травы, закружил несколько листьев над бассейном, а прочие лишь переворачивал друг за дружкой с хрустящим, шершавым звуком: среди зеленых попадались коричневые, бледно-желтые, кое-где проглядывали красные.
Я свернул к бассейну и присмотрелся к торчавшему из горки мусора предмету — голове куклы, украшенной пучком рыжих волос. Я разглядел один глаз и малиновые губы. Бассейн был довольно широк, и я подумывал вернуться к сараю и прихватить оттуда что-нибудь из инструментов подходящей длины, чтобы достать куклу. Но не мог припомнить, попадалось ли мне на глаза что-то подходящее... Конечно, присутствие детской игрушки само по себе может ничего не означать. Дети постоянно теряют вещи в самых невероятных местах. Но куклы... Их обычно не бросают. У Дженнифер была кукла по имени Молли — с густыми темными волосами и пухлыми губками, как у кинозвезды. Дженнифер усаживала ее рядом с собой на обеденном столе, и та сидела, уставившись пустыми глазами на еду. Молли и Дженни — друзья навеки.