Темная сторона души

Михалкова Елена Ивановна

– Ты целоваться не умеешь, – прошептала Маша, оторвавшись от него и улыбаясь.

– А ты научи, – так же шепотом сказал он. – Можешь прямо сейчас начинать.

Он легко поднял ее, оторвал от пола и попытался донести до комнаты, но доски безбожно заскрипели, и Сергею пришлось ее отпустить. Они рассмеялись вполголоса, как дети, проказничающие втайне от взрослых, но проказничающие легко, несерьезно.

– Не получится романтики, – прошептал Бабкин, снова наклоняясь к ее губам.

Маша не ответила. Ей было наплевать на романтику.

Сергей

проснулся как-то резко, рывком выдернув себя из сна, хотя ничего плохого ему не снилось. Маша спала рядом, и рыжие волосы, рассыпавшиеся по подушке, в полумраке казались темными. Он хотел погладить ее по волосам, но побоялся разбудить. И только наклонился, заглянул ей в лицо. Оно было спокойным и таким безмятежным, словно она проспала уже сто лет. Спали ее глаза, спали волосы, спали ресницы. В уголках губ спала улыбка – тихая, почти незаметная. Сергей в ответ улыбнулся чуть недоверчиво и осторожно вылез из теплой постели.

За окном была ночь, но чувствовалось, что она уже подходит к концу. Светлой полосой выделялась дорога, а над домом тетушки Дарьи бесшумно поворачивался черный силуэт человечка с подзорной трубой – флюгер, который когда-то вырезал сам Бабкин. Небо за ним чуть заметно светлело внизу, как будто и там, по краю неба и земли, тоже шла дорога.

Темный час закончился. Начиналось утро.

Сергей появился, когда Макар с Дарьей Олеговной уже позавтракали, и тетушка неодобрительно покосилась на племянника. Ишь, ходок. Довольный, как кот.

– «Я хотел быть высокой сосною… – басом напевал Бабкин, плескаясь под умывальником, хотя уже умывался сегодня один раз. – Чтоб бездельничать век напролет… по утрам не расчесывать хвою и не мыться, пока не польет. Та-ра-ра-ра! И не мыться, пока не польет». Уф, вода холодная!

Он вошел в комнату, уселся за стол и вопросительно посмотрел на Макара.

– Что делать будем, господин сыщик? – спросил. – Кстати, как спалось? По грядкам не бегал?

Макар зевнул, потянулся и сообщил:

– Сон мой был крепок и чист. С утра нас успели посетить оперативники. Судя по их вопросам, они не сдвинулись с места ни в какую сторону.

Бабкин помрачнел.

– Как и мы. – Налил себе чаю в чашку и задумчиво положил пять ложек сахара. Увидевшая это тетушка всплеснула руками:

– Куда такой сладкий? Вредно!

– Тебе вредно, а мне полезно. У меня напряженная умственная деятельность, ее нужно стимулировать сахаром.

– Сказала бы я, какая у тебя деятельность, да Макара стыжусь, – проворчала тетушка, пряча сахарницу в буфет. – А будешь много сладкого есть – растолстеешь, и ни одна рыжая девица на тебя не польстится.

– Ладно, – серьезно согласился Бабкин, – можешь одну ложку вынуть.

Тетушка обрадованно схватила чайную ложечку, обтерла ее об фартук и уже собиралась окунуть в кружку племянника, как до нее дошло, что над ней издеваются.

– Ах, засранец! – покачала она головой и сунула ложечку в карман. – Ну, погоди, и тебе…

Не договорив, она пошла к выходу.

– Стой, куда ложку потащила? – крикнул ей вслед Бабкин. – Что за клептоманские привычки?!

Но дверь за тетушкой уже захлопнулась.

Переведя взгляд на Илюшина, Сергей увидел, что тот сидит с напряженным лицом.

– Ты догадался, кто наш убийца? – с надеждой спросил Бабкин, обжигаясь горячим чаем.

Но Макар отрицательно покачал головой:

– Серега, что ты пел, когда вошел?

– Я? «Ивасей». Это такие барды крутые.

– Про «Ивасей» я и сам знаю, – отмахнулся Макар. – Слова напомни.

– Ну… – нахмурился Бабкин. – «Я хотел быть высокой сосною, чтобы время катилось рекой, чтобы ты, проходя подо мною, по коре проводила рукой».

Макар страдальчески закатил глаза.

– Серега, ты спой не то, что тебе твое примитивное и неглубоко скрытое Я подсказывает, а то, что ты пел при мне! Там слова были какие-то очень важные…

– А, самое начало… Короче, сначала про сосну, а потом – «по утрам не расчесывать хвою».

– «И не мыться, пока не польет», – вспомнил Макар. – Отлично. Спасибо, Серега, я поймал мысль.

Он встал и быстро пошел к двери.

– Какую? – крикнул ему вслед Бабкин, но Илюшин уже был за дверью.

Сергей пожал плечами и принялся допивать чай.

Макар нашел Ирину Егорову в саду, поздоровался и сразу перешел к тому, что его интересовало:

– Ира, ваша семья ходит мыться к Липе Сергеевне, правда?

– Да, – кивнула девочка. – С тех пор, как наша баня сгорела. Они нас пускают.

– А ты не знаешь, мама или папа что-нибудь дают старичкам взамен? Может быть, газеты им привозят из города или сладости… Ну, я не знаю, что еще может быть.

– Не газеты и не сладости, – сдержанно ответила Ирина. – Я случайно знаю, дядя Макар, потому что один раз подслушала родительский разговор. Все вокруг говорят, какие Иван Петрович и Липа Сергеевна хорошие, какие они славные, им родители по триста рублей каждую неделю платят.

В голосе ее зазвучала горечь.

– По триста рублей, значит, – повторил Макар. Сумма для деревни была большая. – Вот тебе и чудные бескорыстные старички…

– Да они вовсе не такие! – горячо заговорила Ирина. – Я не знаю, за что мама и папа так их любят.

«Твои мама и папа в людях совершенно не разбираются, – подумал Макар. – Как я и предполагал: очередной игошинский миф развеян».

Он поблагодарил Ирину и вернулся домой – ему было что обсудить с Сергеем.

Вечером приехала Вероника – уставшая и еле стоящая на ногах. Про похороны рассказывать не стала, обронив только, что все прошло нормально. О смерти Лесника она успела узнать от жителей соседней деревни, ехавших с ней в одном автобусе: кровавое убийство обсуждали во всем районе. Она не плакала, но вид у нее был такой, что Маша сердито подумала, готовя для Вероники чай: «Нельзя все в себе копить, Митя не виноват, а если и виноват…»