Темное обольщение

Джойс Бренда

А затем она почувствовала, как он языком исследует эти ее лепестки.

Упругий мужской язык ласкал ее, словно пробовал на вкус, упиваясь женскими прелестями, и такое мучительное и в то же время восхитительное давление внутри ее возобновилось с новой силой. Клэр откинулась на спину, не в силах даже пошевелиться. Она не могла сказать, как долго он ласкал ее языком, но одно знала точно: счет оргазмам уже давно потерян. Более того, тело ее уже начинало стонать от боли, но он не останавливался. Клэр разрыдалась, и его язык замер. Она лежала, задыхаясь, чувствуя, как возвращается с высот блаженства в постель. Сам Малкольм пока еще не достиг пика.

Боже, как это случилось? Как она позволила этому произойти?

А

как же его собственное удовлетворение? Постепенно к ней вернулась способность рассуждать здраво. За себя она больше не ручалась. А он? Как понимать то, что произошло? Или это только прелюдия и ее ждут новые ласки?

Интересно, как он поступит? Войдет в нее, когда она сама уже насытилась его ласками, насытилась так, как ни разу в жизни до этого, ни разу и ни с кем.

От одной только мысли, что он войдет в нее, Клэр тотчас с новой силой охватило желание. Она даже закусила губу. Но нет, он, похоже, не собирался этого делать. Его щека покоилась на ее бедре, и Клэр ощутила, как напряглось, едва не одеревенело его тело.

– Малкольм, – прошептала она и не узнала собственного голоса.

В конце концов до нее дошло, что в его душе идет битва – он сражался с самим собой.

Дыхание его сделалось прерывистым. Напоследок он, словно прощаясь, еще раз провел ладонью по ее промежности, после чего поднялся с кровати и набросил на нее меховое одеяло. Их взгляды встретились.

Клэр села. Внезапно ею овладел страх. Глаза Малкольма пылали похотью. Этот животный голод, что читался в них, заставил ее внутренне содрогнуться. Его лицо сделалось похожим на маску; полотняную рубаху натягивала гигантская эрекция, при виде которой у нее пересохло во рту, и она вновь ощутила, как бешено бьется в ее груди сердце. Чувствуя, что ее начинает сотрясать дрожь, Клэр усилием воли заставила себя отвести взгляд.

Она умерла, наслаждаясь моими ласками.

Вдруг та женщина и впрямь умерла от того, что он в буквальном смысле замучил ее силой своего желания? От этой мысли Клэр внутренне содрогнулась. Малкольм же повернулся и вышел.

Клэр ахнула, отказываясь верить собственным глазам. Внутренний голос нашептывал ей, что она должна броситься за ним следом. Да, а что потом? Нужны ему ее ответные ласки? Или ему нужна лишь только ее плоть, но ведь он только что подарил ей наслаждение, не требуя ничего взамен. Не зная, что и думать, Клэр откинулась на подушки. Возможно, чтобы прийти к какому-то мнению, ей потребуется время.

Он неподвижно, словно каменная статуя, стоял на крепостной стене между двумя башнями. Утренний ветерок колыхал подол его туники, обдувал голые ноги. Рука сжимала рукоять меча. Внутри его натянутой струной вибрировало напряжение. Стоило ему пройти в ворота, как ледяной холод укутал собой Уркухарт. Значит, Морэй его ждет. В душе шевельнулось дурное предчувствие. Сколько предостережений уже было ему, но он предпочел не замечать их. Он обвел взглядом стену, но никого не заметил. Тогда он посмотрел вниз, сначала на внутренний двор замка, где собрались крестьяне, затем – на широкое голубовато-серебристое гладкое брюхо Лох-Несса.

Порыв ветра пронесся мимо него, прошептав на лету его имя: «Калум». Нет, не порывом ветра был этот голос, а Морэем. Повелителем тьмы – его смертельным врагом. Трепеща от ненависти и гнева, он распахнул деревянную дверь в одной из каменных башен.

Постепенно на стену, словно тучи перед грозой, опустились сумерки. Лучи восходящего солнца сделались какими-то тусклыми, и на мгновение он словно лишился зрения. Морэй усмехнулся ему.

Зубы его поблескивали неестественной белизной, кожа отливала бронзой от столетий,

проведенных на солнце, но на вид ему нельзя было дать и тридцати пяти. Одет он был по моде английского двора: алого цвета чулки, черный суконный камзол, отороченный горностаем, красно-черный плащ, сколотый на одном плече золотой пряжкой, в которой сверкал рубин. Морэй. Защитник Королевства. Любимчик и советник короля Иакова.

– Я поджидал тебя, Малкольм, – вкрадчиво произнес Морэй по-английски и усмехнулся.

– Tha mi air mo sharachadh. Я тоже устал ждать.

Похоже, Морэя его ответ обрадовал – улыбка демона сделалась еще шире.

– Тогда зачем нам тянуть? – С этими словами Морэй со звоном вытащил из ножен меч.

Все мысли разом куда-то исчезли, исчезла способность рассуждать здраво. Малкольм вытащил меч и сделал первый выпад.

– A Bhrogain!

Морэй с легкостью парировал его удар. Их клинки ударились друг о друга, и Малкольм понял: он еще ни разу не сталкивался с противником столь могучим и сильным. Еще ни разу он не проиграл ни одного поединка и тем не менее в какой-то момент усомнился в своей способности одолеть Морэя.

Морэй отражал его удары с такой легкостью, словно перед ним был малый ребенок.

Вскоре их поединок потерял всякий смысл. Морэй играл с ним, как кошка с мышью, в то время как Малкольм был уже не в силах размахивать мечом. Ну почему он не прислушался, не выждал время? Ведь его собственные колдовские способности были еще новы, еще не сформировались окончательно. Неожиданно Морэй сделал выпад, и острие его меча вошло в него, глубоко пронзив плоть, до самой кости. Из горла Малкольма тотчас вырвался стон, а вместе со жгучей болью пришло и пронзительное осознание того, что произошло.

Морэй улыбнулся и еще глубже вогнал ему в тело острие меча, протыкая и разрывая связки и мышцы. В конечном итоге Малкольм оказался пришпилен к стене. Лишь тогда Морэй вытащил меч; с лезвия, стекая на землю, капала кровь. Малкольм попытался побороть неожиданно накатившую слабость. Увы, это ему не удалось, и он тяжело осел на пол. Башня почему-то замерла на месте. Он сам задыхался от боли, ярости, крови, но что самое страшное – Морэя рядом уже не было.

Малкольм плотно закрыл глаза, увы, боль от этого не отступила. В эти мгновения все его мысли были об одном – о священном обете, который он недавно принял. Он поклялся на древних, священных книгах, которые хранились в святилище, везде и всегда защищать Бога и род людской от Зла.

Увы, он только что позволил Злу уйти отсюда целым и невредимым, и оно только тем и будет заниматься во всех концах Королевства, что преследовать Невинных.

И в какой-то момент Малкольм со всей ясностью осознал, что должен во что бы то ни стало жить, чтобы защищать Невинных, как то делал до него Броган и его предки.

А в следующее мгновение его охватила жажда – жажда жизни. Она вскипела в нем подобно буре. Прижимая к окровавленной груди руку, он каким-то чудом сумел подняться на ноги. Тело его, казалось, кричало ему: «Живи!» И тогда Малкольм ощутил порыв и в тот же миг понял, что он значит – порыв отнять чью-то жизнь, чтобы она сделалась его собственной, чтобы принадлежала ему. Но он был один, и его собственная жизнь быстро уходила в песок. Вместо нее к нему подкрадывалась смерть. Сухие губы шептали молитву. Он молился древним богам, тем, кто первыми привел на землю Повелителей.