Темное разделение
Шрифт:
Как раз в это время пришло срочное сообщение. Почерк Флоя. Глупо, что один лишь взгляд на него заставляет сердце так учащенно биться.
Флой пишет, что должен поговорить со мной срочно: могу ли я прийти к нему прямо сейчас? Он нашел Мэтта Данси и его актеров. Они уехали из Лондона три дня назад и направляются в Уэльс-Марш.
9 часов вечера.
Я сложила кое-что из одежды в дорожную сумку и пишу это в своей спальне, ожидая Флоя с лошадьми. (Миссис Тигг пришла в ужас, узнав, что я отправляюсь верхом, да еще на эту ужасную станцию Паддингтон, где гуляет ветер: «О чем вы думаете, мэм!», но не то меня заботит. Я поеду за моими дочерьми на тачке, если это будет единственное доступное средство.)
Прошло всего два часа, как мы разговаривали с Флоем. Данси, кажется, едет в Мортмэйн, что мне кажется странным, но Флой думает, что он спасается от преследования полиции. Он такой подлец, что мог нарушить любые законы, и Мортмэйн для него — хорошее убежище, особенно если он заодно с церковным сторожем.
Но когда Флой сказал, что поедет к Данси один, я поглядела на него недоверчиво:
— Без меня?
— Да.
Он беспокойно прошел несколько раз взад-вперед по комнате и затем сказал:
— Шарлотта, ситуация может оказаться крайне затруднительной. Мы не знаем юридических нюансов. Я подозреваю, что Данси мог легально удочерить Виолу и Соррел — Эдвард мог подписать какой-нибудь договор об отказе от притязаний. И если Данси — преступник, спасающийся от правосудия, он может быть опасен и жесток.
— Плевать мне на его жестокость, — сказала я. — Флой, ты не можешь оставить меня в Лондоне, а сам поехать за Виолой и Соррел. Ты не можешь!
— Все это может быть для тебя сильным потрясением. Он замолчал, проводя пальцами по своим волосам.
Я сказала, что если он не возьмет меня с собой, то я тогда одна поеду в Западную Эферну, найду там Мэтта Данси и, скорее всего, пристрелю его.
— Любимая моя, — произнес Флой с бесконечной нежностью, — у тебя даже есть пистолет?
— Нет, но если нужно, я украду.
Мы посмотрели друг на друга, и затем с жестом отчаянного смирения Флой сказал:
— Хорошо, мы поедем вместе. Насколько я знаю, поезд отходит от Ватерлоо в десять часов. Ты будешь готова к девяти, если я заеду за тобой?
— Конечно.
— А что с твоей семьей? Твои родители и сестры? Они по-прежнему живут там? Нужно ли тебе остановиться в доме отца?
— Нет. — Я уже думала об этом. — Нет нужды, чтобы моя семья знала об этом, по крайней мере пока.
— Но там есть люди, к которым ты захочешь зайти?
Я подумала о Мэйзи, живущей в респектабельной посредственности со своей дочкой: я посещала ее пару раз, когда навещала родителей, и ее девочка была милым, хотя довольно тягостно-примерным ребенком. Но Мэйзи с таким рвением заставляет ее жить в покаянии, суровой жизнью по Библии, что я на себе почувствовала их холодное осуждение. Потом я подумала о Робин и Энтони, которые столь таинственно исчезли и чей след я потеряла безвозвратно.
Я сказала Флою:
— Нет, мне сейчас никто не нужен. На время этой поездки я — замужняя респектабельная леди, путешествующая по срочным делам в военное время. Никто не удивится, но даже если так, то мне плевать. Мы снимем две комнаты в гостинице «У моста».
— Что, если тебя увидят, узнают? Шарлотта, ты провела детство в этих местах, и если мы поедем по городам в поисках Данси…
— Я надену вуаль, — сказала я отчаянно. — У меня есть этот дорожный набор. Вуаль толстая, как саван, черт возьми! И если кто-то заговорит с нами, я притворюсь иностранкой. Бельгийской беженкой.
Флой покорно опустил руки, но сказал:
— А что с Эдвардом?
— Ах, плевать на Эдварда, — сказала я, хотя и использовала слово покрепче, что мне не кажется уместным здесь записывать. — Эдвард все еще в отъезде, сражается на войне из офиса. Так что он вряд ли узнает даже, что я тоже в отъезде. Но если это тебя беспокоит, я могу оставить ему письмо, что поехала навестить своих сестер.
Было уже восемь вечера, когда Симона наконец вышла из галереи Торн. Она включила сигнализацию и осторожно заперла дверь, чувствуя крайнюю усталость. Встреча с призраками — трудное дело, так ей показалось.
Призраки. Что бы ни произошло тогда, Соня не была призраком, она была живым, дышащим существом. Симона не оставила мысль позвонить матери, хотя она еще не знала, как рассказать ей. Но она позвонит, как только доберется до дому. Может быть, она сначала запишет то, что нужно сказать, прежде чем звонить, да, так будет легче. Но как бы она ни старалась, все равно предстоит сказать ужасную вещь — что она все же убила Соню, и они должны подумать, что это за темноволосая женщина, потому что ясно, что она во всем этом замешана.
Как хорошо, что машина здесь и можно ехать прямо домой. Она добралась до квартиры, припарковалась позади здания и вышла, заперев дверцу машины. Она уже поворачивалась, чтобы пойти узкой тропинкой к своей двери, как из тени примыкающего здания вдруг вышел человек и встал перед ней. Симона в мрачном предчувствии подняла голову: в Лондоне всегда существует опасность встречи с хулиганами и грабителями, даже на самых безобидных тихих улочках.
Это был не хулиган и не грабитель. Симоне показалось, что она попала в омут кошмара, сама того не заметив, или что время каким-то образом повернулось вспять, потому она точно никогда раньше не видела этого лица, но узнала его сразу. Темные волосы без какой-либо прически, невыразительные черты лица и довольно жесткие маленькие глазки. Похожа на какую-то невзрачную птицу, вот только рот с тонкими губами напоминает раскрытую мышеловку, и руки — нервные и неспокойные… Симона мгновенно узнала в ней женщину, которую видела в сознании Сони в тот день; невзрачная, неприметная женщина, которую Соня так люто ненавидела и которая стала частью кошмарного сна Симоны, вечно возвращавшегося к ней.
Мгновение Симона вглядывалась в нее; мысли беспорядочно кружились в голове. И вдруг она поняла, что время раскручивается не вспять, а всего лишь вперед, поскольку теперь вокруг глаз женщины и в углах рта четко различались морщины, которых не было во сне; и это было самое страшное, поскольку призраки не старятся, они замирают в своем особом состоянии времени, пространства и бесконечности…
Она уже собиралась было что-то сказать, но, прежде чем ей удалось собраться с мыслями, женщина резко вытянула вперед руку в перчатке, в ней что-то мелькнуло, и затем Симона почувствовала острую боль в руке. Знакомая улица и дверь ее дома всего лишь в нескольких метрах опрокинулись и закружились, и ей показалось, что она падает в обморок.