Темное торжество
Шрифт:
Я смотрю на Чудище, и кажется, что в глазах у него стоят слезы.
— Только Элиза, — продолжаю я. — Только она попыталась спасти мою девочку. Она бросилась к графу, чтобы выхватить младенца. Он толкнул ее, и она упала, ударившись головой о тяжелое деревянное кресло. О том, что от этого-то удара и умерла Элиза, я узнала лишь много дней спустя. А он обхватил толстыми пальцами хрупкую шейку моей девочки и сломал ее. Бросил тельце на пол и вышел из комнаты.
Вот тогда и начался тот ужасающий крик. И потекла кровь. И я не понимала, что это моя собственная родильная кровь.
— Что было потом, я помню очень плохо. Чьи-то сильные и заботливые руки заставили меня лечь. Кто-то с ложечки вливал мне в горло горько-сладкий сироп. И пришла тьма. Благословенная,
А может быть, я и тронулась.
— Безумие ли подвигло меня прокрасться на конюшню однажды в ночи, выбрать веревку покрепче и надеть петлю на шею? А потом прыгнуть вниз с сеновала, чтобы оборвать свою жизнь? Нет, это было мужество. Так я думала тогда, так считаю и теперь. Я нашла в себе мужество освободить мир хотя бы от одного д'Альбрэ. Я ведь была дочерью своего отца, это его проклятая богомерзкая кровь текла в моих жилах, и если он несомненно заслуживал смерти, значит ее заслуживала и я. А поскольку убить его было мне не под силу, что ж, я намерена была избавить этот мир хотя бы от своего в нем присутствия… Но высоты падения не хватило, чтобы сломать шею. Я подгибала колени, пытаясь окончательно удавиться, но не получилось: старая Нонна разыскала меня и перерезала веревку. «Убирайся!» — сказала я ей. Она все равно не остановила бы меня. Веревок на конюшне полно, и уж со следующей попытки я как-нибудь да повешусь. Никто и ничто не удержит меня в опостылевшей жизни… Ну, так я думала до тех пор, пока Нонна не заговорила. «Он тебе не отец!» — сказала она, и я застыла на месте, и в первый раз за много дней мне померещился во мраке лучик надежды. Вот тогда-то старуха и рассказала о том, как я родилась. Моя мама очень хотела произвести на свет сына. Ее первое дитя, дочь, родилась мертвой. Но мама все-таки перехитрила д'Альбрэ. Даря мне жизнь, сама она бежала прочь со своим возлюбленным — Смертью. Нонна сказала, что и я пыталась последовать за ними, ибо вышла из утробы бездыханной и посиневшей: пуповина дважды обвилась кругом моей шеи. Но Смерть отвергла меня. Старая Нонна растирала мою кожу и дула мне в рот, пока в конце концов я не закричала.
— Так это она тебя привезла в монастырь Святого Мортейна? — спрашивает Чудище.
Я ненадолго возвращаюсь к реальности и обнаруживаю, что стою в кольце его рук, прижавшись спиной к его широкой груди.
— Да, — говорю я. — Тогда меня отослали в обитель. Сперва я очень буйно себя вела, сестры теряли терпение, и я не могу их за это винить. Однако со временем я успокоилась и даже поверила, будто обрела там убежище. Отныне у меня была цель, было призвание, которому могли послужить мои способности, дарованные Отцом Мортейном. Так оно поначалу и было. Я разделалась с несколькими предателями, перешедшими на службу к французам. Но потом… — Тут голос мне изменяет, ведь, положа руку на сердце, я до сих пор слабо верю, что это вправду случилось. — Потом аббатиса отправила меня назад, в дом д'Альбрэ. Она сказала, что его помощь одной из сторон может определить исход грядущей войны. Поэтому я должна была находиться как можно ближе к нему и сообщать о его планах.
Чудище молчит, но его объятие становится крепче. Он словно бы хочет дотянуться сквозь время и поддержать, уберечь меня тогдашнюю.
— Я с ней спорила, — говорю я. — Противилась как могла, молила и бунтовала, но она уже все решила. И в какой-то момент она поймала меня на единственную приманку, перед которой, как ей было отлично известно, я не устою. Она-де совершенно уверена, что Мортейн наложил на графа
— Кто был отец? — спрашивает Чудище.
— Джосс, сын деревенского кузнеца. Элиза пыталась устроить нам с ним побег. Она даже придумала всякие отговорки для того момента, когда мое отсутствие будет замечено. Но д'Альбрэ дознался.
Я не любила Джосса, меня привлекала свобода, которую он посулил.
А выдал нас Юлиан.
— Нас перехватили, и всадники гнали Джосса, а потом проткнули его копьем. А меня привезли назад связанную, потому что я бешено отбивалась.
Ярость Чудища выдает себя почти незаметными движениями тела, но он молчит. Я же смотрю на витающих призраков, подобравшихся за время моего рассказа вплотную. Вот она, Элиза. Та, что подарила мне Луизу и столько веселого смеха. Вот Франсуаза, давшая мне Юлиана. Моего первого друга, который стал врагом. Вот мама, давшая мне жизнь. И Жанна, чья история, как я теперь понимаю, служила не предостережением, а повестью о мужестве. Жанна пошла на смерть, чтобы избежать ужасов жизни.
Еще я думаю, что из всех злодеяний д'Альбрэ, сколько бы их ни было, самые гнусные — это предательство невинных, которых он клялся защищать и любить. И они должны быть отомщены!
Теперь я больше не сомневаюсь, в состоянии ли Чудище вынести ужасы моего прошлого. Я выложила их все без остатка. А он не разжимает рук, словно не собирается отпускать меня до конца наших дней.
Что-то будит меня. Сперва кажется, что это серебряный лунный луч, протянувшийся от окна до самой постели. Однако потом долетает едва слышный звук — словно шелестят на ветру голые ветви. Я не то чтобы слышу, как произносится мое имя, но шелест определенно зовет меня, приглашает куда-то. Неужто это души убитых жен д'Альбрэ требуют меня к ответу?
Шорох раздается опять, и я понимаю: надо идти. Очень тихо стягиваю одеяло и слезаю с кровати.
Звук повторяется в третий раз. Словно некая нить протягивается к моему сердцу и увлекает меня вперед. Я обуваюсь, накидываю на плечи плащ и выскальзываю за дверь.
Стоит самый глухой час ночи, и кругом очень тихо. В кои-то веки, впервые на моей памяти, мне не страшно в замке отца. То ли из-за Чудища, спящего совсем рядом, то ли из-за потустороннего голоса, призывающего меня. А может, просто нечего уже терять?
В коридорах замка ни души. И в большом зале тоже. Кое-где у дверей торчат редкие часовые, но зря ли я — дочь тьмы? Тени, мои друзья, охотно прячут меня.
Снаружи мгла напоена острым холодом. Крестьяне называют такой ночной холод Мортейновым заморозком и боятся, как бы он не побил едва проклюнувшиеся всходы.
Тут-то я понимаю, кто меня зовет. Я плотнее запахиваюсь в плащ и спешу в сторону кладбища, даже не удивляясь, что шорох направляет меня именно туда.
Убывающая луна заливает погост бледным серебром, но я иду в самый глухой его угол, туда, где тени легли гуще всего. При моем приближении от них отделяется высокая фигура. Тот, кто идет мне навстречу, облачен в черное и испускает запах свежевспаханной весенней земли. У меня невпопад стукает сердце: я узнаю своего истинного Отца.
Все сомнения в Его существовании, все страхи — а вдруг я и вправду от нечистой крови д'Альбрэ? — исчезают бесследно. Как ягненок, что безошибочно отыскивает свою мамку в обширной отаре, я уверенно понимаю, кому на самом деле принадлежу. Теплая волна благодарности и смирения понуждает меня упасть перед Ним на колени и склонить голову. Но годы ужаса и мучений никуда не исчезли, и все растворяется в обжигающей ярости.
— Значит, теперь? — спрашиваю я. — Ты пришел за мной именно теперь? А где же Ты был, когда я так нуждалась в Тебе — маленькая, напуганная, беззащитная? Где Ты был, когда д'Альбрэ вновь и вновь губил невинные души? — И тут мой гнев утихает так же внезапно, как разгорелся. — Почему Ты оставил меня? Ты забрал с собой маму, а меня бросил! Почему?