Темные звери
Шрифт:
А потом Насте стало не до того. Она до сих пор и не знала, что может так замкнуться. Захлопнулась наглухо. И никак не могла никому сказать, потому что нужные слова из этой темноты наружу не шли.
— Настя, ты заболела? — спросила Вероника.
— Нет, конечно. Ты давай, зайка, внимательнее переписывай.
— И вчера не болела?
— И вчера. Не отвлекайся.
Она не плакала, вела себя естественно, но дети иногда интуитивно чувствуют подвох. И очередная встреча на пороге:
— Привет, Артём! Ну, как твой день прошел?
— Пойдем, отвезу тебя. Или Сеня приедет?
— Не надо, спасибо. Слушай, а как потеплело-то! Весна. Завтра тоже уже в легкую куртку переоденусь.
— Насть… что с тобой?
Она улыбнулась ему, махнула рукой и бодро пошагала к воротам.
— Настя!
Артём догнал уже за дорогой, остановил. Смотрел в лицо, но она рассеяно наблюдала за проезжающими машинами. Он взял ее за руку и повел в сторону сквера. Просто потащил за собой и остановился только возле скамьи. Людей вокруг не было — темнело, да и потеплело-то только сегодня. Уже завтра оклемавшиеся после мороза гуляки заполнят пространство вокруг.
Настя села, сложила руки на коленях, а Артём разместился рядом, продолжая молчать. Она понимала, что эта глухая оборона ненормальна, но так и не могла выдавить из себя ни слова. Потом повернулась к нему и обняла, без стеснения уткнувшись носом в шею. Артём прижал ее с такой силой, что она расслышала стук его сердца.
— Что случилось? Насть, скажи.
Она сначала все-таки заплакала, а только потом сказала — тихо-тихо, но он понял:
— У меня не будет детей.
Бесконечные анализы и болезненные тесты, от которых Настя порядком устала, показывали одно и то же. Но врачи сообщили ей, только когда были полностью уверены. Врожденная патология. Бесплодие.
Для Насти даже смертельный диагноз не прозвучал бы так больно. Ей ведь казалось, что она рождена, чтобы воспитывать детей. Она ради чужих готова была душу наизнанку вывернуть, что бы сделала для своих? И даже потом, немного смирившись с мыслью, не представляла, как скажет об этом Сене. Как скажет матери. Муж это переживёт, он поймет, утешит и найдёт альтернативу. Например, предложит усыновление. Но Настя пока сама не могла никак принять мысль, такую новую для нее — своих детей у нее не будет.
Артём молчал. Ему-то не нужно было объяснять, что она чувствует. Он знал Настю не хуже ее самой. Поэтому сжал сильнее, почти до боли, а потом подхватил и усадил к себе на колени, позволяя выплакаться там, где никакого другого мира не существует.
Через два часа они шли медленно по безлюдному парку и держались за руки. Насте в этот момент было наплевать на двусмысленность, она вообще об этом думать не могла — ей требовалось только тепло руки. Артём это понимал. Она уже окончательно успокоилась и даже распухший нос теперь не выглядел таким красным.
— Ты должна сказать ему. Он будет рядом, ты из-за этого не переживай.
— Я и не переживаю из-за этого. Скажу. Сегодня, наверное.
— Тогда давай вернемся. Я машину возьму и отвезу тебя.
— Давай.
Сеня тоже заплакал, жалея ее. И тут же предложил усыновление. Мама качала головой, обнимала и гладила по волосам, бесконечно повторяя: «Красавица моя…» Сестры тоже поддерживали, даже Катюша не сказала ничего наподобие: «Ну и ладно! Зато получится прожить жизнь для себя». Она не примеряла на Настю свои ценности. Викуля почти ничего и не говорила — и как всегда, было непонятно, о чем конкретно думает она.
Со временем у Насти изменилось отношение и к Веронике. Они как два магнита столкнулись в бездонном мире: девочка без матери и мать без детей. И что плохого в том, чтобы им стать тогда еще ближе? Вряд ли Александр Алексеевич начал бы возражать. Однажды ей в голову даже пришла совсем идиотская мысль: если бы она послушалась советов мамы и Артёма, то, возможно, вышла бы замуж за Александра Алексеевича. Попробовал бы кто-нибудь их с Вероникой потом разлучить! Но как же тогда Сеня? Ведь его бы тогда не было. Неужели Вероника важнее Сени? Настя смеялась сама над собой за подобную идею.
Мужу десять раз пришлось объяснить, что Настя не против усыновления как такового. Наоборот, видит в этом лучший выход и для них, и для малыша, который получит любящих родителей вместо детского дома. Сеня так старался ей показать, что сам не тяготится таким решением, так напирал на нее в этом вопросе, что не замечал главного — для этого решения Насте нужно всё переосмыслить. Необходимо время на изменение своих настроек. К счастью, в десятый раз ей все-таки удалось ему это объяснить, и больше этот вопрос в семье не поднимался, отложенный на неопределенное «потом».
Вероника, непосредственным нутром чувствующая, что Настя постоянно пребывает в непонятной усталости, пыталась ее развеселить. И, закормив ту уже и витаминками, и Тамарочкиными пирожками, привлекала Артёма для помощи. Так Вероника не позволила Насте погрузиться еще и в стыд. Когда она в парке рыдала, забравшись под его куртку, стыдно не было. Но потом, когда отошла, решила, что это было неправильно и… непонятно. Хоть Артём, разумеется, никаким образом об этом происшествии и не вспоминал. А теперь, под влиянием Вероники, им обоим приходилось уживаться и друг с другом, и с тем непонятным эпизодом.
— Пойдем в кино! Втроем! — умоляла Вероника.
И они шли в кино.
— Почитайте мне книгу по ролям! Как тогда!
— Только не Канта! — успела вставить Настя.
Артём отдернул уже протянутую руку от синего тома, и потом, подумав, выбрал другую.
— И не Шопенгауэра! — добила Настя. — Ребенку девять лет!
На это заявление он уже обернулся и обескуражено развел руками:
— Тогда почему мы читаем книги по ролям обязательно в моей комнате?
Вероника тут же вспомнила: