Темный ангел
Шрифт:
– Их все упаковали и сложили на чердаке, – сказала я.
– Я пошлю за ними! – завелась Констанца. – Пруди напишет твоим слабоумным опекунам. Я добьюсь!..
Потребовалось несколько месяцев, чтобы морем прибыли книги, и за это время Констанца сделала для них святилище. Квартира у нее была огромная, и одну комнату превратили в библиотеку. Констанца сама декорировала ее, вдаваясь в мельчайшие детали. Мне даже не было позволено заглядывать в нее.
Настал день, когда можно было снять завесу тайны. Игоря, Берти и меня гордо допустили до блистательной комнаты. Все четыре стены
Я была очень тронута, что Констанца отдала ей столько времени, пошла на такие расходы. Даже Игорь не мог скрыть, насколько он поражен. Мы шли от полки к полке. Игорь гладил переплеты Шекспира. Я не могла оторваться от длинного ряда романов сэра Вальтера Скотта. Затем постепенно я стала осознавать что-то странное. Тут был полный набор названий, но в их расположении было что-то незнакомое. Все книги моей матери располагались в левой стороне комнаты, а отца – в правой. Одни и те же авторы были разделены: тут имел место настоящий литературный апартеид.
Я никак не отреагировала. Я не хотела обижать Констанцу. Игорь, у которого было сильно развито чувство самосохранения, тоже ничего не сказал. Констанца оставила нас. Книги справа от меня, книги слева: я получила урок.
В этой любопытной комнате я и работала каждый день, если чтение романов можно считать работой, и из этой же комнаты Констанца извлекла меня в тот день, когда я впервые услышала о Розе Джерард.
В тот день я читала «Убеждение»; я предпочла бы читать его и дальше, но требованиям Констанцы, пусть даже и продиктованным капризом, всегда приходилось подчиняться. Меня доставили в мастерскую Констанцы на Пятьдесят седьмой стрит. Со мной проконсультировались относительно расцветки куска шелка, а потом я была забыта. Такое случалось. Только мисс Марпрудер поглядывала на меня. Она перебирала свои бумаги, подмигивала мне и даже махала рукой. Телефоны звенели, носилась Констанца. Мне нравилось бывать здесь, когда я могла смотреть, слушать и учиться.
На звонок Розы Джерард ответила ассистентка, элегантная выразительная женщина.
– О, – сказала она, – миссис Джерард! – Наступило молчание.
Все обменялись взглядами. Ассистентка, я заметила, держала трубку в трех дюймах от уха. Она практически не участвовала в разговоре. Из наушника доносились вопли и крики. Когда трубка наконец легла на рычаг, Констанца громко сосчитала вслух до десяти.
– Только не говорите мне, – сказала она. – Желтая спальня?
– Нет, мисс Шоукросс. Хуже. Она переезжает. Она купила другой дом.
При этих словах ассистентка вставила сигарету в мундштук. Руки ее дрожали. Роза Джерард, поняла я, действовала на людей подобным сокрушительным образом.
– В седьмой раз?
– Нет, мисс Шоукросс. В восьмой. – Она передернулась. – Я могу попытаться отделаться от нее.
– Отделаться? У вас это не получится. Роза Джерард – это факт бытия. С таким же успехом вы можете пытаться остановить ураган в Карибском море.
– Связаться с ней, мисс Шоукросс? Она сказала…
– Думаю, скоро вы поймете, что в этом нет необходимости, – натянуто улыбнулась Констанца. – Подождите. Как я прикидываю, секунд двадцать.
Мы застыли в ожидании. Прошло двадцать секунд; секретарша издала нервный смешок. Прошло тридцать секунд, и телефон залился трелью. Констанца сняла трубку. Она держала ее на расстоянии вытянутой руки. Оттуда раздавались вопли.
– Ах, Роза… – по прошествии минуты сказала Констанца. – Это вы? Как приятно наконец вас услышать…
Роза Джерард была как День Благодарения: она являлась лишь раз в год. Роза была преисполнена поисками самого лучшего дома: каждый год она находила его. Таким образом, дом за домом, я могла бы отмечать годы своего детства: 1942, 1943, 1944-й. Роза в восьмой, девятый и десятый раз добивалась совершенства. В десятый раз, я помню, мы открыли шампанское.
Я думала, что миссис Джерард являет собой тайну. Я предполагала, что в жизни Констанцы было немало тайн и – не в пример миссис Джерард – далеко не все из них имели отношение к ее профессии. Если Роза Джерард столь невыносима, почему Констанца просто не откажется работать с ней? Почему бы не отправить ее к другому декоратору – к известным сестрам Парриш, например? Как-то я поделилась этой мыслью с мисс Марпрудер, когда она пригласила меня к себе домой. Я ждала в надежде, что в один прекрасный день Пруди мне все объяснит. Я уже предвкушала эти визиты в дом Пруди, как годы тому назад ждала посещений Винтеркомба моим дядей Стини. Вот еще минута, думала я, и все станет понятно.
Пруди издала вздох. Она поправила телефон. Разгладила плетеную салфетку под ним.
– Она забавляет твою крестную мать, дорогая. Думаю, что так и есть.
– Но миссис Джерард сводит ее с ума, Пруди. И каждый раз, когда она злится, то говорит, что никогда больше не будет с ней разговаривать. А потом снова говорит.
– Значит, она так считает, дорогая.
Пруди вечно это говорила. «Так она считает» Констанцы служили исчерпывающим объяснением. Они объясняли перепады ее настроения, которые было невозможно предсказать, и ее внезапные исчезновения. Я считала, что это неправильно.
– Пруди, – осторожно спросила я, – ты слышала о Небесных Близнецах?
Я не сомневалась, что все слышали о Небесных Близнецах. Их похождения были темой ежедневных колонок светских сплетен. Подлинные их имена были Роберт и Ричард Ван Дайнемы, но они всегда откликались на Бобси и Бик. Они были наследниками несчетного состояния, но пользовались известностью главным образом из-за своей внешности, а не из-за богатства. Обоих постиг печальный конец: Бобси разбился в спортивной машине, а Бик вскоре допился до смерти.
Но в 1944 году Бобси и Бику было по двадцать лет, они выглядели как два светловолосых молодых бога в полном расцвете золотой юности. Может, они и не отличались особым интеллектом, но обладали исключительно хорошими характерами. Они всегда были очень добры ко мне, как и их отец, и дядя, тоже близнецы, неизменные участники приемов у Констанцы.
– Конечно, я о них слышала, – ответила Пруди, продолжая разглаживать вязаную салфеточку.
– А Констанца когда-нибудь остается с Бобси и Биком? – спросила я. – Она и сейчас с ними, Пруди?