Темный ангел
Шрифт:
«Ненавижу, когда он занят, – подумала Констанца, – ненавижу, когда он здесь, в Винтеркомбе, где до него не добраться, потому что он занят Гвен, постоянно с Гвен…» Констанца сплела пальцы и вне себя от ярости неловко повернулась на месте. Ей захотелось топнуть ногой, заплакать или что-то порвать, разбить. Но она ничего не могла себе позволить; она не имеет права будить Стини. Если он проснется, ей никогда не удастся выбраться наружу.
На цыпочках она подошла к дверям и взглянула в щелку в комнату няни – да, все спокойно. Ни следа гувернантки Стини; старая нянька Темпл, которой, должно быть, лет сто – она нянчила еще Дентона, чего просто невозможно себе представить,
Она заглянула в комнату. В ней была одна из горничных, разглаживающая складки юбки: на Констанцу пахнуло жаром углей, разогревавших утюг; она почувствовала горячие запахи хлопка и льна. Она протиснулась в комнату; увидев ее, горничная улыбнулась.
Констанца знала ее. Звали ее Дженна; жила она в деревне в семье плотника Хеннеси, потому что была сиротой и вроде бы гуляла со старшим сыном Хеннеси – Джеком. Констанца как-то видела их вдвоем в деревне; она с интересом наблюдала, как они спокойно прогуливаются. Она была свидетельницей и других любовных встреч Дженны, в которых та оказывалась далеко не так сдержанна. Констанца надеялась, что Дженна не знала, что кто-то за нею подглядывал. Служанка попробовала утюг, а Констанца устроилась в комнате.
– Платье мисс Канингхэм, – сказала Дженна, разглаживая складки шелка. Она поднесла утюг поближе к лицу, чтобы определить, насколько он раскалился, а затем уверенно начала гладить. – Сегодня вечером я ее одеваю. Сделаю ей прическу. Словом, все.
Констанца с усмешкой посмотрела на Дженну. Служанка была симпатичной. У нее были длинные, густые и тяжелые волосы орехового цвета, которые блестели на свету. У нее была изящная фигурка и – что возмущало Констанцу – неизменно красивые темно-карие глаза, у нее был спокойный, чуть иронический, проницательный взгляд. Нет, она явно не дура, эта Дженна. Тем не менее ее руки, изуродованные постоянной работой по дому, были красными и грубыми, и в речи ее слышался деревенский акцент. Констанца предпочитала воспринимать ее как дурочку. Служанка, казалось, была полностью поглощена своими обязанностями, но Констанце ее отношение казалось надуманным. Чего ради гордиться, разглаживая платье другой женщины? Разве что сама наденешь его?
– Цвет просто ужасный, – сказала Констанца. – Грязный темно-зеленый. Зелень не в моде, тем более в Лондоне.
Горничная, подняв глаза, посмотрела на нее. Затем тихо сказала:
– Ну и что? А мне оно нравится, очень ничего для наших мест.
В этом замечании послышалась мягкая укоризна, и Констанца пригляделась к Дженне более внимательно: горничная, которая, как Констанца знала, не могла долго сохранять серьезность, внезапно улыбнулась, и ее щеки зарделись.
– Слушай, – она сунула покрасневшую руку в карман передничка. – Я кое-что для тебя припасла. Но не говори, откуда тебе досталось. И чтобы тебя никто не видел. Ведь предполагается, что ты отдыхаешь.
Она протянула Констанце маленькое пирожное, один из тех птифуров, которые Гвен подавала к кофе. Оно представляло собой маленький фрукт из марципана в крошках шоколада: яблочко, тронутое розовым и зеленым, даже с веточкой дягиля, который изображал листик.
– Только не съешь листик. Выплюни его. Я не хочу, чтобы ты подавилась.
Констанца взяла пирожное; она понимала, что
Хотя горничная, казалось, не обратила на это внимания, она просто кивнула Констанце и вернулась к своему занятию. Видно было, что она старалась побыстрее покончить с глажкой, ее руки так и летали. Констанца двинулась к дверям. Еще несколько мгновений она присматривалась к Дженне. Девушка была всего на шесть лет старше Констанцы, но судьба ее уже была определена: Дженне предстоит вечно оставаться прислугой. Легким, стремительным движением Констанца выскочила из комнаты, спустилась по черной лестнице и оказалась в саду.
Здесь, скрывшись в кустах, она остановилась. Гости прогуливались по саду, откуда-то издалека доносились невнятные звуки их голосов. Но ее отца среди них не было. Куда он мог подеваться после ленча? Констанца, как зверек, вскинула голову. Несколько секунд она недвижимо стояла на месте, прислушиваясь и прикидывая, а потом, держась так, чтобы ее не заметили из дома, побежала в сторону леса.
Оказавшись в зарослях, она насторожилась. Остановившись, чтобы перевести дыхание, она стала выбирать тропу, по которой можно было пойти без риска заблудиться. Только не по двум главным дорожкам, одна из которых вела в сторону деревушки, а другая – к маленькому уродливому готическому строению, которое Гвен, глупая Гвен, называла Бельведером. Нет, ни одна из этих тропок ей не подходит; нырнув в сторону, Констанца предпочла тропку поменьше. Узкая и заросшая, она, извиваясь, вела к дальнему концу леса. Ею пользовались только те, кто знал, куда она может привести, что случалось довольно редко, поскольку все предпочитали более короткий путь из деревни.
Тут было тихо, но и немного страшновато. Здесь вряд ли рискуешь кого-то встретить. Тем не менее Констанца знала, что кое-кто в силу именно этой причины тоже предпочитает пользоваться этой тропой. Отец гулял по ней; Гвен прогуливалась по ней. Констанца подглядывала за ними – о, да, Констанца видела их.
Здесь было сыровато, и ветки цеплялись за платье; молодая поросль хватала за лодыжки, обжигая крапивными листьями, но Констанца не останавливалась. Никакие иные затерянные тропинки ее не интересовали. Она углублялась в лес все дальше, держа направление на полянку.
Констанца вглядывалась в траву перед собой, потому что в этом лесу могут быть капканы, поставленные отнюдь не на животных. Фредди рассказал ей, что Каттермол расставил капканы на людей, чтобы поймать кого-то из браконьеров. Фредди описал, как они выглядят. Они стальные, с остроконечными зубьями, которые хватают человека за ногу. Тут же есть и ловчие ямы с заостренными кольями, в которые можно провалиться по невнимательности. Констанца сомневалась, можно ли верить Фредди, когда он оживленно рассказывал ей эти истории. Ловушки на людей уже давно были вне закона. Но все равно стоит быть осторожной.
Каждые несколько ярдов она останавливалась, прислушивалась и ворошила носком растительность перед собой, но там ничего не было – только чистотел, запахи дикого чеснока и молчание. И все же Констанца побаивалась: добравшись до поляны, она буквально не могла перевести дыхание. Трава тут была невысокой, и девочка почувствовала себя в безопасности. Отдуваясь, она присела на траву. Придут ли сегодня сюда Гвен и ее отец? Сейчас, должно быть, уже после трех; если они покажутся, то в самое ближайшее время.