Темный ангел
Шрифт:
Да, он испытывает желание унизить всех собравшихся, но у него хватит благоразумия не делать этого. Придет время, сказал себе Шоукросс, а пока можно использовать их поместья, их беспечность, их богатство, их приемы и даже их покровительство. С мстительным чувством, захватившим его с головой, Шоукросс разглядывал собравшихся; он яростно вцепился зубами в сандвич с сыром, отвел глаза в сторону и уловил взгляд своей дочери Констанцы. Как и обычно, она наблюдала за ним. Она сидела рядом со Стини, кроша в пальцах пирожное. На Стини были чистенькие вельветовые бриджи; Констанца, как отметил Шоукросс, была вся испачкана. Волосы у нее
Он не выдержал; если он не может выдать гостям Гвен, что он о них думает, то займется Констанцей, ребенком, которого он никогда не хотел, который связывает его по рукам и ногам, ребенком, который постоянно вводит его в расходы. У общения с Констанцей были свои преимущества, основным из которых было то, что она не могла возразить.
– Констанца, дорогая моя, – наклонился к ней Шоукросс, мягко и доброжелательно обращаясь к дочери.
Констанца, которая знала этот тон и боялась его, мигнула.
– Констанца, я знаю, тебе нравится изображать из себя цыганочку, но не кажется ли тебе, что ты заходишь слишком далеко? Мы тут не среди жестянщиков, мы в Винтеркомбе, и я склонен думать, что, прежде чем почтить нас своим присутствием за чаем, тебе стоило бы помыться и переодеться…
Когда Шоукросс начал свою речь, вокруг стояла болтовня; к ее завершению воцарилось молчание, в застывшую поверхность которого его слова падали, как камни, производя максимальный эффект.
В кругу собравшихся возникло смущение, которое выразилось в перешептывании – некоторым из присутствующих не нравился ни Шоукросс, ни его грубость по отношению к дочери. Шоукросс, почувствовав осуждение, которое в том настроении, в котором он находился, уязвило его, продолжал:
– Ты когда-нибудь слышала о существовании воды и мыла, Констанца? Знакома ли ты со щеткой для волос? Чем ты занималась днем, дитя мое? Лазала по деревьям? Рылась в земле? – Шоукросс недобро засмеялся. – Да, судя по состоянию твоих ногтей, именно копалась в земле.
– Ничего подобного, – сказала Констанца. Она поднялась со своего места и посмотрела в глаза отцу. – Ничего такого я не делала. Я была в детской. Со Стини.
При этих словах она посмотрела на Стини, и тот, зная, что это неправда – когда он проснулся, Констанцы рядом не оказалось, – кивнул, подтверждая ее слова. Стини, единственный из сыновей Гвен, действительно любил Констанцу. Ему не нравился Шоукросс, который отнимал столько времени у мамы. И Стини давно решил: он будет на стороне Констанцы. Его поддержка еще больше вывела Шоукросса из себя; он резко поставил тарелку на стол.
– Констанца, прошу тебя, не ври, – сказал он. – Ложь лишь усугубляет твою вину. Я не потерплю неправды. А сейчас ты отправишься к себе в комнату. И пока ты будешь сидеть там, будь любезна, пусть твоей физиономии хотя бы коснется вода и мыло.
– Я отведу ее наверх.
К всеобщему удивлению, это был голос Джейн Канингхэм. Встав, она протянула Констанце руку, на которую та не обратила внимания.
– В любом случае я иду в дом, – сказала Джейн. – Поднимается ветер. Простите, Гвен, но мне что-то зябко.
Его осадили – Шоукросс сразу же понял это: он получил щелчок по носу от этой невзрачной глупой наследницы. И, что хуже всего, преисполнившись гнева, он явно поглупел. Он не нашелся
Снова наступило молчание. Его нарушило замечание миссис Хьюард-Вест о непостоянстве весенней погоды; Фредди откашлялся; Мальчик, не отрываясь, смотрел в сторону леса; Дейзи, самка лабрадора, повалилась на спину, подставляя живот своему хозяину Дентону, чтобы он почесал его.
– Чай, Эдди?..
Гвен протянула руку за его чашкой. Теперь она заняла место Мод у чайника и возглавляла стол. Серебряный поднос, серебряный чайник, серебряная сахарница, серебряный молочник… В глаза Шоукроссу бил блеск начищенной посуды, и он прикинул, что несколько этих предметов, если продать их, могут обеспечить его капиталом на год, а то и на два. Не придется унижаться по мелочам; его гений получит свободу и пышно расцветет.
– Благодарю вас.
Шоукросс протянул ей чашку. Он бросил взгляд на Дентона, который откинулся на спинку стула, положив на колени крупные кисти рук, тронутые старческими пятнами. Шоукроссу пришло в голову – как ни странно, в первый раз, – что, если Дентон умрет, Гвен станет очень богатой женщиной.
– Нет. Без сахара, спасибо.
Очень богатой вдовой. Которая сможет вновь выйти замуж. Которая сможет выйти замуж за него – вряд ли ему доставит много трудностей убедить ее. Конечно, нельзя отрицать, что сама мысль о возможности второго брака вызывала у него тоску, потому что всегда напоминала бессрочное заключение.
Если бы Дентон Кавендиш умер… Шоукросс позволил себе допустить такую возможность, принимая от Гвен чашку чая. Их пальцы не соприкоснулись, но, возможно, Гвен прочитала его мысли или просто вспомнила, что было днем? Ее рука дрогнула. Это было легким движением, мгновенной слабостью, оплошностью; чашка звякнула о серебряную ложечку; тем не менее Эдди обратил на нее внимание. Как и Окленд… заметил он.
Шоукросс сделал поспешный глоток. Чай оказался слишком горячим и обжег губы. Он встретил холодный, враждебный, понимающий взгляд Окленда. Шоукросс почувствовал себя неудобно и заерзал на стуле.
– Шоукросс… – вежливо обратился к нему Окленд, наклонившись вперед. Юноша готовился задать вопрос, и у Шоукросса возникло тревожное предчувствие, что тот знает подлинный ответ. – Вы так и не рассказали нам. Хорошо ли вы провели день? Как вы развлекались? Теннис? Крокет? Может быть, прогуливались по лесу? Или посещали лебедей на озере? Просветите нас, Шоукросс. Ведь вы, конечно же, не могли читать весь день, не так ли?
3
Воспоминание о матери: аристократизм, изящество и непреклонная твердость – словно прозрачный китайский фарфор. Когда я целовал ее, она неизменно вытирала губы белоснежным носовым платком. Когда я был совсем маленьким, мне ужасно хотелось, чтобы однажды она позволила бы мне поцеловать ее, не вытирая губы платком. Я спросил, можно ли, но она ответила, что поцелуи передают микробы.
Воспоминание об отце: он был полон газов, из него исходили ядовитые испарения, словно внутри у него были гнойники. Вислые губы и большие руки; я видел, как он запускал их ей под платье. Мне было три года, когда я впервые обратил на них внимание; моя мать стала тяжело дышать.