Темный круг

Чернов Филарет Иванович

Природа

Она зовет меня — и шепотом листов, И ветерка чуть слышным дуновеньем, И гамом птиц, и звоном ручейков, Закатом дня и утра восхожденьем… И звезд мерцанием она зовет меня — Лучами звезд и месяца лучами, Всем трепетом, всей радугой огня, Всей Вечностью за Млечными Путями… Не перестанет звать она из века в век: Владычица — бессмертная Природа — Зачем тебе я — жалкий человек, Идущий в тьму и плачущий у входа?.. <1915>

«Вестник Европы». 1917, № 3.

«Когда,

закрыв глаза и погружаясь в мрак…»

Когда, закрыв глаза и погружаясь в мрак, — Так прошлое яснее выступает, — Я слышу, разум мне твердит: «Не так, не так…» А сердце все в былом благословляет… Холодный разум мой, жестокий, для тебя Ошибки памятны… ты мне простить не можешь, Что чувством жил я, жизнь мою губя, И совесть ты мою болезненно тревожишь… Но к сердцу обратясь, я вижу свет живой Во тьме прошедшего… и все там сердцу мило, И если б только день вернуть из жизни той, — Наперекор уму, все б сердце повторило. «Вестник Европы». 1917, № 9-12.

Сон

Я видел сон мучительный и странный, Что я… что я уже не гражданин, Что воли свет был только сон обманный: Он поманил землей обетованной, И нет его… исчез он… Я один В сырой тюрьме — в унылом каземате Лежу и слышу: где-то часовой За дверью ходит… звуки, словно в вате, Заглушены… Я скрипнул на кровати Железной. Встал. «Я брежу? Что со мной?» — Шепчу впотьмах… Иду к глазку дверному… Прильнул. Смотрю: солдатик со штыком Идет к глазку… такой простой, знакомый… «Товарищ! Друг! Скажи мне, где я? Дома?» — Кричу ему… Товарищ сапогом Ударил в дверь и крикнул зло-сурово: «Я дам тебе товарищ! Прочь отсель! Нам говорить не велено ни слова…» — И заходил по коридору снова… Я лег в тоске на голую постель, — Закрыл лицо дрожащими руками И застонал… нет, горестно завыл… Я сердце жег горячими слезами… А часовой железными шагами Всю ночь, глуша их ватою, ходил… «Новый Сатирикон». 1917, № 31.

На высоте

Отчизна! Будущность твою Как рассказать? Великой тайной Ты смотришь в душу, в мысль мою, И трепет <я?> необычайный В душе мятущейся таю… Встречая восходящий день, Как в небе грозовую тучу, И сам расту в сплошную тень, Взбираясь яростно на кручу, Но где предельная ступень? Какая тьма и высота! И сердце замирает жутко. Что здесь? Господь иль пустота? Бесплодно спрашивать рассудка, Когда Сам Бог сомкнул уста. 6 августа 1917

Газета «Русская мысль», 10–16.07.1997, № 4182.

«Давно спустилась ночь, а я сижу у входа…»

Давно спустилась ночь, а я сижу у входа Жилища своего. Мне сладок этот час. Люблю тебя, великая Природа, Безмолвною, в сиянье звездных глаз, С короной месяца, текущего к звездам И серебро роняющего в воды. Тогда я чувствую, что небо — светлый храм, Храм Вечности, Бессмертья и Свободы… И верить я готов, что на земле томясь, В исканьях и тоске по светлому чертогу, Его почую я в последний жизни час, И дух мой, дух отдам не смерти я, а Богу.

Печаль мира

Колыхалися сонные травы… цветы аромат источали… Солнце положенный круг по небесной пустыне свершало… И

струилися тихие воды… и туманились зыбкие дали… Ночь неслышно сходила на землю, и звездное море сияло… Там, в мире земном и небесном, было все, как всегда, неизменно: Умирали, рождалися люди, боряся за жизнь неустанно… Пели песни поэты-безумцы о счастье любви вдохновенно… Мудрецы же вещали о Боге, о Смерти, о Жизни туманно… И стояло над миром огромное облако мертвой печали И курилось медлительно-дымно и взору земному незримо… И туманилось яркое солнце, и звезды печально дрожали… И рыдали, и воды, и травы в глубокой тоске неслышимо…

«Я начинаю видеть все ясней…»

Я начинаю видеть все ясней, Смотрю, как в глубину воды хрустальной — И вижу дно: на дне покой печальный, Как бы гробницу пережитых дней. И образ мой живущий вижу я На дне былого четко отраженным Как бы живым в гробницу погребенным, Узнавшим смерть во глуби бытия. И в душу мир огромный и пустой Глядит не чудом, не живою сказкой, А мертвою и грубо пестрой маской, Что нам на святках кажется живой. 1917

Мансарда. М., 1992.

«Услышь мою молитву, Боже мой…»

Услышь мою молитву, Боже мой, — Не за себя молю, мне ничего не надо, Но даруй мир отчизне дорогой, — Всем даруй мир, мир прочный, мир святой, Как в зной палящий сладкую отраду… Да будет мир достоин всех скорбей Великого подвижника-народа: Останемся друзьями у друзей, И пусть преломится меч вражий у дверей России славной, где горит Свобода…

Господи, ответь!

Поет железо, сталь и медь… О, крови музыка слепая, Зачем поешь ты, оглушая, И нас, и небеса, и твердь?.. Кто ослепленный, неразумный, В руках держащий камертон, В порывах ярости безумной, Всем задает кровавый тон? Кто это чудище слепое? Кем рождено в проклятый час? Кто разгадает это злое, Что, ослепляя, душит нас?.. Не звери мы, но словно звери, В слепой безумствуя борьбе, Во что мы божеское верим? Что носим светлого в себе? Мы образ божеский теряем, Все детски-светлое губя, Распяв Христа, мы распинаем Теперь в безумии себя… Что за проклятье тяготеет Над нами?!. Господи, ответь!.. Я слеп и глух… язык немеет… Поет железо, сталь и медь…

Россия, бедная Россия!.

Живу в тревожном напряженье. Событий безудержный ход Считает каждое мгновенье, И день идет за целый год… В душе моей то темный ропот, То веры светлый серафим, Но чаще я молитвы шепот Сливаю с ропотом глухим… Россия, бедная Россия, Люблю тебя с больной тоской, Твои мгновенья роковые Сливаю я с моей судьбой!.. Что для меня вся радость жизни, Когда в слезах лицо твое?! Померкнет лик моей отчизны, Померкнет и лицо мое… Твоею радостью я светел И темен горестью твоей: Ты — мать! и сын чтоб не ответил На горе матери своей?! «Жизнь для всех». 1918, № 1.