Темный орден
Шрифт:
Мой дом — панельная девятиэтажка между двух высотных «точек». Я свернул во двор, дошагал до парадной и занес палец над кнопкой домофона. Тридцать восьмая квартира.
Вдох-выдох. Еще чуть-чуть — и я буду дома. Дома, где меня уже никто не ждал.
Внезапно домофон запиликал, дверь отворилась, и из подъезда вышла баба Люда с вечным мешком сухарей для птиц. Сколько раз я ей объяснял, что нельзя их кормить хлебом, а все без толку.
Баба Люда словно не заметила меня, хотя от ее зоркого глаза не могла укрыться ни единая мелочь, происходившая во дворе.
Седьмой этаж, из лифта налево. Вот наша дверь — железная, но обитая деревом под бук. Я достал ключи из кармана и принялся возиться с замком. Верхний, нижний…
Квартира встретила спертым воздухом, словно здесь все лето не открывали окна. Откуда-то я знал, что случилось, но хотел убедиться в этом. Хотел… Попрощаться?
Дома никого не было, но все осталось почти так, как в то утро, когда я уехал на работу, да так и не вернулся. Только полки поросли пылью, цветы засохли…
Тьма мне солгала. Она не могла вернуть маму, потому что оттуда уже не возвращаются. Мама ушла, и я откуда-то знал, что теперь она наконец-то была счастлива. Там она всегда была юной, там всегда было наше с ней любимое мороженое — дынное и с шоколадной крошкой. И его было столько, что хватит на всех.
Она улыбнулась мне со старой фотографии: мама сидела на стуле в студии, со своей вечной аккуратной укладкой вокруг миловидного лица без единой морщинки. Серые глаза с задорными искорками. Розовая блузка с большим бантом…
— Мам, прости.
Женщина с портрета удивленно подняла выщипанные в ниточку брови.
— За что простить, Сашенька?
— Я не успел вернуться. Я ведь хотел… Она обещала, но…
Портрет улыбнулся.
— Ты не мог вернуться. И я не могла туда попасть, уже не могла. Но там, где я сейчас, мне гораздо лучше. Не нужно ни о чем сожалеть.
Я замотал головой.
— Но я хотел… Я ведь пошел на все это ради нас… Хотел вытащить тебя, вылечить…
— Это невозможно. Ты не вправе решать за всех, кого любишь, Сашенька. Главное — тебе повезло. Ты получил второй шанс и приключения, о которых всегда мечтал в детстве. Разве ты жалеешь об этом?
— Не знаю. Если бы я мог вернуться, чтобы тебе помочь… Я бы никогда не согласился.
— Но у тебя не было выбора, и все случилось так, как случилось, — мягко отозвался голос матери. — Иногда судьбы выбирает за нас. Но она всегда выбирает правильно. Ни о чем не жалей и ни о чем не волнуйся. Каждый из нас оказался в лучшем из миров. Просто у нас они разные.
Перед моими глазами начали проступать темные пятна. Все поплыло, искажалось, и углы комнаты внезапно стали кривыми… А затем все потемнело. Голос матери исчез, мрак начал рассеиваться…
А я открыл глаза и уставился в белый с лепниной потолок. Твою ж дивизию. Неужели ничего не закончилось?
Я не успел как следует проморгаться, попытался пошевелить руками и ногами, но конечности поддались с трудом. Сколько я пролежал? Какая-то темная тень с визгом бросилась ко
— Алтай!
Пес прыгнул прямо ко мне на кровать и принялся облизывать мне лицо, сопровождая это действо жалобным скулежом.
— Ну что ты, парень… Ты чего? Я же здесь…
Я обнял пса, которого уже и не надеялся увидеть. Почему-то сразу стало спокойнее. Друг рядом. А там будь что будет. Алтай слез с кровати, подбежал к двери и принялся ломиться в нее, словно пытался звать на помощь. Умный парень. С таким и правда никакая сигнализация не нужна.
Комната казалась мне знакомой. Я уже бывал здесь однажды, когда… Когда валялся в отключке дома у Великого князя Глеба Алексеевича. Так-так…
В коридоре послышался торопливый топот, через мгновение дверь отворилась, и в комнату влетела женщина в белом халате поверх скромного темного платья. Я знал ее. Помнил. Елена Олеговна Трубецкая, личный лекарь Великого князя.
— Хвала небесам, — выдохнула она, увидев, что я пришел в сознание. — Очнулся наконец…
Я улыбнулся.
— И вам доброго дня, Елена Олеговна.
— О, значит, память в порядке, — женщина вернула самообладание и строгое выражение лица. — И все равно нужно проверить.
Она подошла ближе и принялась надо мной возиться. Обычные тесты: сколько пальцев, как зрачки реагируют на свет и прочее.
— Ваше имя?
— Которое?
— Все, что помните.
— Оболенский Владимир Андреевич, брат Элевтерий…
— Достаточно. Какой сейчас год?
— Ну, отключился я в двадцать втором…
— Последнее воспоминание?
— Дворец загорелся, балка рухнула. Отец Кассий пытался меня вытащить…
Трубецкая удовлетворенно кивнула.
— Судя по всему, память и правда в порядке. Как самочувствие?
— Пока не понял. Но вроде ничего не болит, только голова пустая.
— Это нормально, — отозвалась лекарка. — Особенно после всего, что на вас свалилось. В прямом смысле. Кабы этот пес вас не учуял, могли бы и не успеть вытащить из-под завалов вовремя.
— А Кассий? Дионисий?
Трубецкая отрицательно покачала головой.
— Мне жаль. — Проклятье… — Вас спас только ваш родовой дар. Вы лишились дара Тьмы, как и все, кто был им наделен. Увы, остальным не повезло так, как вам — они не обладали столь крепкими телами… Да и вас, считай, вытащили с того света. Семьдесят процентов ожогов, множество переломов. С этим не живут. Обычно.
— А брат Луций? — Я уже почти вымаливал сказать мне хоть одну хорошую новость. — Луций. Я отправил его прочь, пока не началось… Он цел?
Трубецкая кивнула.
— Насколько мне известно, да. Однако я знаю немного. Вы единственный, кто выжил после крушения здания. Но официально вы среди живых не числитесь.
Я приподнялся на локтях.
— Как? Почему?
— Я не вправе ничего разглашать, прошу прощения. Мое дело — поставить вас на ноги и доложить его императорскому высочеству. Остальное Глеб Алексеевич расскажет вам сам. Лежите, я приглашу господина.