Тёмный рыцарь
Шрифт:
— А он и вправду просил?
Трассел избегал смотреть Эдмунду в глаза.
— Не знаю, — проворчал англичанин. — Я вот сижу здесь на склоне своих лет и жую деснами, зубов-то не осталось. Я не знаю всей правды о том, что происходит. Nihil manet sub sole, как сказано в Книге Псалмов, «ничто не вечно под солнцем», а еще, — добавил он шепотом, — dixi in excessu omnes mendaces. [47] — Трассел выпрямился и схватил Эдмунда за руки. — Как бы то ни было, довольно о сплетнях! Забияка Тремеле сообразил, наконец, что происшествие в Триполи являет собой настоящую загадку. Никто так и не знает, за что же был подло убит граф Раймунд. И, право же, не слишком сердись на Тремеле. Он послал в Триполи тебя, потому что уважает. Ты из рода де Пейн, и для графа Раймунда это было знаком чести, оказываемой ему.
47
«Я сказал в опрометчивости: все лжецы» (лат.).Трассела подводит
— А что тебе известно о Майеле?
Трассел улыбнулся одними губами.
— Мало что известно, однако на тебя Тремеле возлагает большие надежды. Благословенный Гуго побывал в Англии и основал там орденскую группу, так сказать, создал маленький плацдарм. А Тремеле хочет расширить этот плацдарм. Он и его советники решили отправить тебя в Англию, хотя сейчас ее и раздирает междоусобица. Король Генрих I умер, не оставив наследника мужского пола. Дочь его, императрица Матильда, добивалась престола, но ее притязания оспорил кузен, Стефан Блуаский. А уж ему самому бросил вызов сын Матильды Генрих Анжуйский, или Плантагенет, как его называют. На этом острове, — добавил Тремеле, — повсюду раздается звон мечей, и так длится уже восемнадцать лет. — Он откинулся на спинку кресла, разводя руками и поглядывая на Эдмунда. — Да пребудет с тобою Господь. Я же сказал сегодня достаточно.
Де Пейн откланялся и покинул гостеприимного хозяина. Прошел по длинному коридору, спустился по ступеням, столь углубившись в свои мысли, что невольно вздрогнул, когда его коснулась чья-то рука. Он быстро обернулся и увидел, как во сне, красавицу, которая пристально смотрела ему прямо в глаза. Женщина эта была среднего роста, облачена в синюю рясу послушницы ордена бенедиктинцев, лицо обрамлял белый головной плат. Она перебирала четки из слоновой кости.
— Приветствую вас, госпожа, — де Пейн отступил на шаг и поклонился.
— Прости, что напугала тебя, но я хочу…
— Госпожа, не стоит просить прощения. — Де Пейна поразила возвышенная красота женщины, белизна ее кожи и темно-синие глаза. Смеется ли она над ним, дразнит его или просто улыбается? — Госпожа, что же вам угодно от меня?
— Мой брат — Ричард Беррингтон, рыцарь Ордена Храма. Должно быть, ты слыхал о нем?
— Разумеется, госпожа. Я скорблю о вашей горькой утрате. Мне известно, что он сопровождал узника, который совершил побег, и что брат ваш исчез. Но возможно…
— Я живу этим «возможно»… благородный господин де Пейн. — Она сделала шаг к Эдмунду.
Рыцарь уловил исходящий от нее легкий аромат — едва заметный запах дорогих благовоний. Он стоял, не в силах отвести взор от прекрасного лица, завороженный изящными движениями пальцев, перебиравших четки, чудесными глазами, которые смотрели на него с надеждой.
— Прости меня, благородный рыцарь, — она снова улыбнулась, — но я всякий день прихожу на подворье ордена — вдруг что-то станет известно о брате. Я слышала, вы вместе с другим рыцарем, Филиппом Майелем, должны вскоре покинуть Иерусалим и исполнить какое-то поручение Великого магистра. И мне подумалось: быть может, ты будешь держать глаза и уши начеку, и тебе станет известно что-нибудь о моем брате, о том, где он сейчас. — Она подошла еще ближе и схватила де Пейна за руку. Кожа у нее была нежная и гладкая как шелк. Девушка приподнялась на цыпочки, порывисто поцеловала его в щеку и отпрянула, прижав пальцы к губам, словно прятала улыбку. — Я не в силах предложить тебе иной платы, рыцарь, но прошу тебя, не забудь о Ричарде Беррингтоне! Может, хоть что-то проведаешь, хоть что-то услышишь. Я твердо верю, что брат мой еще жив.
Де Пейн склонил голову, взял обе руки девушки в свои, поцеловал кончики ее пальцев.
— Госпожа, ваше поручение мне в радость. Я сделаю все, что будет в моих силах. — Он отступил, поклонился и пошел прочь.
Глава 3
НИ ХРИСТИАНАМ, НИ ТУРКАМ НЕВЕДОМО, ОТКУДА ПОШЛО ЭТО НАЗВАНИЕ — АССАСИНЫ
На следующий день Эдмунд де Пейн, Филипп Майель, Тьерри Парменио и с ними шесть сержантов выехали с подворья ордена. Все они прежде получили отпущение грехов перед образом «Оплакивание» в капелле Пресвятой Девы. Они по очереди преклонили колени, всматриваясь в резное изображение застывших черт замученного Спасителя, тело которого уже сняли с креста и положили на колени скорбящей матери. Де Пейн прошептал покаяние в малых грехах, в число которых входили и помыслы об Изабелле Беррингтон. Ему дано было отпущение, и он вышел на паперть, где возжег свечи перед образом святого Христофора, могучего защитника от внезапной насильственной смерти. Постепенно у образа собрались все, и здесь к ним подошел Тремеле, неся запечатанную кожаную суму. В ней содержались послания вождю ассасинов, обитавшему в убежище на горе Хедад, к востоку от замка Шатель-Блан. Карты и чертежи местности вручили Парменио, которому предстояло служить проводником и переводчиком. Затем все прослушали торжественную мессу, причастились, получили благословение священника. Когда отзвучало «…ite missa» [48] все они собрались на Большой улице. В лучах солнца, уже начавшего путь к закату, но все так же палящего, ярко сверкали здания орденского подворья. Тремеле, окруженный маршалами [49] и сенешалями, дал им свои благословения. Де Пейн и его товарищи вскочили в седла, им вручили официальный флаг делегации — черно-белую хоругвь тамплиеров. Высоко над их головами пропел рог, а со стен внутреннего
48
Заключительные слова католического богослужения: «ite, missa est conda»— «ступайте, собрание распускается» (лат.); отсюда и пошло название обедни у католиков — «месса».
49
Как и сенешаль, маршал ордена был один: он выполнял обязанности командующего войсками, не имея полномочий на дипломатическую деятельность или руководство зарубежными конгрегациями тамплиеров.
Де Пейн, в памяти которого еще не померкли воспоминания о коварном нападении в Триполи, держался настороже. Он не уставал дивиться контрастам Иерусалима. Когда вместе с товарищами, погруженными в свои думы, Эдмунд выехал с залитого солнцем подворья тамплиеров и попал в темноту узеньких грязных улочек, под своды восточных базаров, освещенных лишь неверным светом масляных ламп и тусклых смрадных свечей, он с трудом мог поверить, что этот город считается обителью молитвы. Сквозь прорехи в натянутых между крышами домов полотнищах немилосердно палило солнце. Время от времени путники оказывались на залитых солнечным светом и жаром перекрестках, потом их снова обступали тьма, ароматы кухонь, вонь фекалий, старого тряпья, немытых тел и жуткий смрад дешевого масла, которое бесконечно жгли в лампах. Стены по обе стороны улиц влажно блестели, как будто грубый камень сам источал пот. Со всех сторон неслись громкие крики, завывания и молитвы. Вопли на множестве языков перекрывали стук и грохот, стоявшие над множеством пестрых рынков. Толпы людей то уменьшались, то разрастались по мере того, как тамплиеры продвигались вглубь города по улице Цепи в направлении главной улицы Иерусалима, ведущей на запад, к Воротам Ирода.
Де Пейну вспомнились мрачные мысли Трассела о том, что происходило в Иерусалиме, городе, несомненно, привлекающем всякий сброд. Де Пейн постоянно вспоминал об этом, направляя своего коня сквозь людские толпы. Здесь можно было увидеть армян, упитанных, с туго набитыми кошельками; грозного вида воинов из безводных степей по ту сторону Иордана; хитровато щурившихся, одетых в лохмотья бедуинов с засушливых берегов Мертвого моря. Пришельцы из Аравии, местные арабы, европейцы — все смотрели друг на друга с подозрением, а то и враждебно, а на дубленых солнцем и ветрами лицах видны были шрамы, полученные во многих сражениях. Внимание де Пейна привлекали и красивые женщины: светловолосые и розовощекие христианки Запада; смуглые гречанки, чья кожа покрыта яркими татуировками; бедуинки, закутанные с ног до головы в черное, с оставленной узкой щелочкой для глаз. В Иерусалим отовсюду стекались мужчины и женщины всех племен и народов, стремясь спасти свою душу либо поживиться чем-нибудь, а чаще всего они жаждали и того и другого. Из распахнутых окон зазывали клиентов падшие женщины. Скрываясь в глубокой тени за их спинами, сводники и поставщики живого товара расхваливали все виды тайных наслаждений. Объявляли о новых находках торговцы святыми реликвиями; их лица пылали от мнимого восторга. Выскакивали из-за своих столов повара с помощниками, предлагали на вертелах жареное мясо с овощами, покрытое толстым слоем приправ, скрывавших мерзкий вкус и запах тухлятины. Водоносы настойчиво протягивали прохожим оловянные чаши с прохладной водой из купели Силоамской, [50] творящей чудеса.
50
Упоминается в Евангелии от Иоанна; поскольку ее местонахождение было забыто, византийцы в IV в. н. э. построили в Иерусалиме вторую купель.
Но никто не посмел приблизиться к рыцарям Храма. Де Пейну, в одной руке которого было знамя, почти не приходилось прокладывать себе дорогу — вполне достаточно было этого знамени и орденских плащей. Торговцы, уличные разносчики, сводники, падшие женщины, странствующие книжники, даже отощавшие бродячие псы убегали в темные провалы между домами или же в прилегающие тесные переулочки. Де Пейн услышал странный низкий звук и поднял голову. На крыше одного из домов стояла женщина, свет падал на нее сзади, отчего фигура казалась совершенно черной. Он углядел, однако, густые спутанные волосы и жалкие лохмотья, похожие на распушенные вороньи перья. Де Пейн повернулся в седле, прищурился, и ему удалось разглядеть выкрашенное в белый цвет лицо, ожерелье из костей, затянутые в длинные перчатки руки. Женщина воздела их, будто собиралась вознести молитву злым духам, и рыцарь потянулся было к четкам, обмотанным вокруг рукояти меча, однако, снова подняв глаза, уже не увидел зловещего привидения. Ведьма Эрикто? Да нет, быть такого не может. Эдмунд крепче сжал поводья и осмотрелся. Лучше не думать о таком, во всяком случае, пока.
Они выбрались из лабиринта грязных базаров и лавок и оказались в более зажиточном квартале — здесь за витыми решетками оград располагались уютные домики. Посланцам встречались маленькие площади с фонтанами, журчащими под сенью развесистых смоковниц, фиговых деревьев и финиковых пальм. На столбах ворот были укреплены клетки с певчими птицами, чьи трели радовали слух, а воздух был наполнен тонкими ароматами цветущих кактусов и иных растений. Наконец тамплиеры добрались до Ворот Ирода, и покрытые пылью стражи взмахом руки пропустили их; они выехали на дорогу, ведущую на север — к Рамалле и Наблусу. В конце января жара здесь уже не столь донимала, как в городе. Даже ветер, несущий песок из пустыни, казался свежим после одуряющей вони городских улиц. Некоторое время де Пейн ехал молча, глядя на далекие холмы, покрытые густо-синими цветами мандрагоры; ближе к обочине дороги цвели бледно-фиолетовые и желтые ирисы.