Тень Аламута
Шрифт:
– Один – иерусалимского палача. Второй – Гильома де Бюра.
– Вот новость! Почему палач, я понимаю. Но де Бюр?
Евстахий усмехнулся. Когда ему это было выгодно, Гормон де Пикиньи умел думать о людях хорошо.
– Очень просто, – объявил он. – Гильом и королева – любовники.
– Ц-ц-ц! И значит, ассасин пришел убить коннетебля?
– Не совсем так. – Сенешаль показал Гормону свернутый в трубку пергамент. – Вот это нашли убийцы. Он, оказывается, гонцом подрабатывал. Принес письмишко коннетаблю, а тот его взашей.
– Разрешите глянуть?
– Баш на баш. Сперва вы мне ответите на вопрос.
– Спрашивайте, сир.
– Почему это вас не удивил сундук палача в покоях Морафии?
– Меня не удивил? Как? Когда?!
– Вы только что признали, сир Пикиньи, будто это вас не удивляет.
– Я признал? Что ж. Отпираться не буду. Тем более, я с самого начала хотел поговорить об этом. Знайте же, сир Гранье. Вчера вечером к одному из священников пришла армянка Сатэ. Вы, верно, видели ее. Она смотрит за юными принцессами. Старушка нарассказала много интересного.
– Да?
Гранье подался вперед, но Пикиньи погрозил ему пальцем:
– Всё сказанное на исповеди остается тайной! Подробностей даже я не знаю. Но священник умолял спасти старшую из дочерей короля…
– Мелисанду?
– Истинно так! Я приказал своим людям разузнать поподробнее. Оказалось, что Морафия держит Мелисанду в тюрьме. Уже недели две.
– Чертова баба! А кто арестовывал девчонку?
– Люди де Бюра.
– Бедная девушка… – Гранье кусал губы. – Она приходила ко мне за помощью. Как же я не догадался… Старый болван!
– Теперь-то вы дадите мне это письмо?
– Теперь-то? Пожалуй. Читайте, отче.
На короткое время в комнате воцарилась тишина. Лишь клекотал воздух в развороченной груди ассасина да стучали сапоги Гранье. Сенешаль расхаживал вокруг стола, временами бросая осторожные взгляды на раненого.
Об ассасинах ходили всякие легенды. И Гранье верил им – серединка на половинку.
Переодеваться в купцов и монахов?
Пожалуйста!
Клятвопреступничать?
Легко.
Ножом бить без промаха?
Очень может быть.
Но не рассказывайте мне о превращениях в собак. О гашише и черной магии. Отрубленные головы и райские сады оставим на совести болтунов-путешественников. Но самое главное: человек, у которого разворочена добрым клинком грудь, уже не встанет. Даже из последних сил.
И всё же… Откуда-то эти легенды берутся?
– Бог мой! – священник вытер рукавом пот, – нехорошо так говорить, но я поражаюсь нашему королю. Он ведет себя, как ребенок.
– Хе-хе! Раньше проще было, отец Гормон. Если меч, то это меч, если вассал – то вассал. Мы, которые старые крестоносцы, еще от Урбана…
– Доверить Гильому де Бюру свое спасение! Этому циничному прохвосту!
– А я, между тем, поражаюсь сметке ассасина. Он не собирался никого убивать. Он пришел передать письмо короля де Бюру. Но, черт возьми! – Сенешаль принялся загибать пальцы: –
– У Старца Горы есть помощники в Иерусалиме.
– Да уж. Не без того. – Он наклонился к ассасину, заглядывая в мертвеющее лицо: – Хорошо, что тебя убили мы, парень. Гасан на расправу круче. У него бы ты мучился дольше.
– Полагаю, сира Гильома извещать нет смысла?
– Куда там! Он уж, почитай, давно в Триполи. Да и не станет проходимец короля спасать.
– Но что тогда? В письме ясно говорится: не позднее середины мая. Иначе Его Величество погибнет от ножей ассасинов.
Гранье вновь принялся мерить шагами комнату. Речь его сделалась сбивчивой:
– Смотря откуда… если, положим… то и… – Наконец он остановился. Пристально посмотрел на патриарха:
– А что, если поехать вам? Ведь сам способ спасения короля… он в какой-то мере касается и вас.
– Исключено! Моя паства нуждается во мне. Если уж кому и ехать, то вам.
– Никак нет, отче. Налагайте любые епитимьи – я не поеду. Очень уж шатко всё. – Гранье понизил голос: – Я-то, может, и спасу короля, а что потом? Морафия чудесит, Гильом свою выгоду ищет. Погубят они королевство.
Собеседники переглянулись.
– Так, значит?
– Значит…
И притихли. Обоим привиделось одно и то же. Высокая худенькая девчонка. Круглолицая, с непокорным темным локоном, спадающим на лоб.
– Мелисанда?!
– Но, сударь! Прилично ли юной деве?..
– Юной деве по тюрьмам мыкаться неприлично. Что есть, то есть. Мы, которые от Урбана крестоносцы… Хе-хе!
– Так поспешим же!
И, схватившись за руки, словно шаловливые дети, сановники побежали отдавать распоряжения.
МЕЛИСАНДА ВПЕРВЫЕ СЛЫШИТ О ФЛОРЕНТИЙСКОМ КОТЕ
Судьба-насмешница… Словно принцесса румийская, шлюшка коронованная. Подмигивает, кивает, юбкой вертит. То робка и податлива, а то насмешлива и холодна.
Когда сарацин из Аламута зарезал палача, старая жизнь принцессы полетела в тартарары. Мелисанда прежняя, может, и позволила бы живодерам надругаться над собой. Вырезать ноздри, распластать щеки тошнотворными красными лохмотьями, выжечь груди.
Прежняя – да. Но не новая. Когда ассасин бросился на нее с ножом, она соскочила на землю и огрела убийцу той самой скамеечкой, на которой стояла.
От сдвоенного женского визга пламя факелов испуганно присело. Путаясь в длинных юбках, Морафия бросилась к выходу. Убийца вмиг оценил ситуацию. Сообразив, что с узницей, приговоренной к пыткам, лучше не связываться, он затрусил следим за королевой. Так они и бежали друг за другом: королева, ассасин и принцесса. Но скоро гонка закончилась. Наверху тюремщик Диккон как раз отпирал дверь. Увидев королеву, он прыгнул в сторону, и вовремя: его чуть не затоптали.