Тень Аламута
Шрифт:
– Ну-ну, – засопел торговец. – Утро на плахе против ночи с принцессой. И как ты остался жив?
– Вы, сарацины, обделены воображением. А ведь всё просто. Принцесса в те времена была совсем девчонкой – наивной и мечтательной. Нас, франков, она боялась и ненавидела. А при виде Боэмунда краснела до корней волос. Обаятелен был, чертяка. Мне не требовалось знать игру, чтобы одержать верх. Когда я совершил очередную глупость, принцесса Анна рассердилась. «Куда ты смотришь, безумец! – прикрикнула она. – Ты уже почти
– А ты?
– А я ответил: «Какие красивые грудки, Ваше Высочество. Возможно ли отвести от них взгляд? Игра еще продолжается, а счастье переменчиво. Вряд ли сыщется большего стыда и позора, чем когда ты попадешь ко мне в руки совсем голая».
Принцесса смутилась и перестала смотреть на доску Мы сидели и переглядывались. Вскоре ситуация на доске стала совершенно угрожающей. Не было сил, что могли спасти принцессу от поражения. – Крестоносец вздохнул: – И тогда эта скотина Боэмунд опрокинул шахматный столик.
Пленники не сдержали вздоха разочарования.
– Принцесса кричала, что отлично помнит позицию, – продолжал франк. – А чего там помним. – с пяток фигур оставалось… До слез дошло. Но император услал ее с глаз долой. А утром выдал нам и припасов, и снаряжения, и денег. Золотом зал набил. Мол, что угодно, только убирайтесь побыстрее отсюда. Очень за свою девчонку боялся. А ведь до того мурыжил нас в Константинополе чуть ли не месяц.
Старый шейх деликатно кашлянул:
– Удивительная иштория. Что же до игроков в шахаты, то ибн-Маймун и шам неплохо играл. Аллах наделил его хитроштью, но жабыл дать мудрошти.
– Но-но! – вскинулся крестоносец.
На него зашикали.
– Однажды мне довелош попашть в плен к франкам. О шайтаново шемя! Ибн-Маймун предложил мне шыграть на швободу. Но дошка! Но фигуры!
– А что было не так с фигурами, уважаемый?
– На дошке вмешто коней и ладей штояли кубки и кувшины ш вином – тем, што жапретно для мушульманина. Жбив фигуру противника, ее шледовало выпить. – Шейх сделал драматическую паузу и объявил: – Проиграй я, и рабштво штало бы моим уделом. Хвала Аллаху за то, што шлучилощ дальше!
Слушатели затаили дыхание. Ничто не нарушало тишину, кроме сопения стражника наверху да треска факела.
– Да поразит Аллах тряшучкой вшех чушежемцев! Я вожнеш молитву Вшевышнему и принялша жа игру. Франк жаметил мою нерешительношть. Шловно нашмехаяшь надо мной, он подштавил мне вше швои фигуры. О шелудивый пеш! Шлёжы лилиш иж моих глаж. Но вжатие было жапретно для меня.
– А что было потом, уважаемый?
– А потом Аллах внушил мне небывалую мудрошть. И именем пророка на уштах я пожертвовал нечештивцу ферзя…
– О!
– …и обеих швоих ладей…
– Ах!!
– …а потом жделал жакушку жапретной для франкшкого рыцаря. Выпив три кувшина обжигающего прошяного вина, он упал лицом на дошку,
– И вы думаете, что это хорошая история? – поинтересовался Моисей. – Это дрянь, а не история. Вы, наверное, не слышали хороших историй, шейх. Вот я вам расскажу!.. – В голосе его появились умоляющие нотки. Заветный рассказ томился под сердцем, ожидая своего часа. – Слушайте! У нас жил песик по имени Ибрагим. И когда матушка читала Тору, он целый день стоял рядом со светильником на голове.
– Муса, но при чем тут шахматы?
– Они еще спрашивают! Да вы видели того песика? Я умоляю! Будь у вас такой песик, вы забыли бы о любых шахматах.
Над головой раздался вопль. Заключенные притихли. Некоторое время не происходило ничего, а потом…
– Убили! Уби-и-или!! – И тут же:
– О какую потерю понес ислам!
Отблески света пробежали от одной стенки к другой. И еще. И снова. Наверху кто-то носился с факелами туда-обратно.
– Что же там случилось? – удивился торговец. – Какое-то важное дело постигло наших врагов. Кстати, мы не доиграли.
– Я побил шлоном твою пешку, – любезно сообщил шейх.
– Какую? Правую или левую? Знайте же, что мои дедушка Джафар был страстным шахматистом. Умирая он настолько ослабел, что вместо слов «Нет бога, кроме Аллаха», сказал: «Шах тебе! Оставь ладью в покое». А имам отвечал…
Яму осветил факел. Пленники завозились, закрывая глаза руками. Девичий голос жалобно позвал:
– Хасан! Хасан, муж мой возлюбленный! Ты здесь?
– Кто звал меня? – удивился Хасан. – Кто помнит мое имя?
– Это я, Марьям. Хвала Аллаху, ты жив, мой господин.
– Уходи, Марьям. Уходи. Аллах сделал меня твоим рабом. Как вынести такой позор мусульманину?
– О нет, любимый мой! Не рабом тебя почитаю, но лучшим из светозарных!
– Лучшим из блистательнейших?
– Да!
– Дивной красотой сравнимым с украшениями в тысячу тысяч динаров?
– Да-да!
– О говори же, говори! Твои слова – настойка из столетника на ранах моей души. А скажи, что предпочтительней: я или, скажем, дворец розового мрамора?
Грубая рука опустилась на плечо Хасана.
– Хватит, друг мой. Все эти восточные арабески оставь на потом, когда выберемся отсюда. – Крестоносец запрокинул голову и крикнул: – Эй, смелая девушка! Ты еще там?
– Я слушаю, страшный франкский господин!
– Ты можешь откинуть решетку и выпустить нас отсюда?
– С любовью и повиновением!
– Сделай это. Клянусь силой Иисуса Христа, мы в этом очень нуждаемся.
Заскрипела решетка. На щеку Хасана упали горячие смоляные капли от факела.
– Держите! – Вниз полетела веревка. Второй ее конец был закреплен на краю ямы. – Только пусть первым лезет мой возлюбленный! Иначе перережу канат.