Тень Далиды
Шрифт:
– А кто говорит, что виноват ребенок?
Словом, сцепились мы с Лидой с самого начала, но я изо всех сил старался не перегибать палку. Крошечное беззащитное существо, попискивающее в своей кроватке, действительно было не при чем, поэтому мы с женой до поры сдерживали эмоции. Но с каждым месяцем нашей совместной жизни, ночами проходившей теперь раздельно, отношения наши леденели все больше. Где-то на пятом месяце нашей азиаточки, все более походившей на китаези, я решил провести расследование. Захотелось узнать, чем и как жила моя Лида
Первым делом решил я навестить родителей, раскрутив их на откровенность. Наверняка мать если уж не следила за жизнью Лиды, то сплетни слушала, а сплетни, говорят, на пустом месте не рождаются. И я пошел собирать сплетни.
– Знаешь, – сказала мне мать, – я много чего о ком слышала. Но о твоей Лиде… Ничего сказать не могу, все о ней отзываются уважительно. Сейчас, правда, пошли слухи, но это от тех острословов, кто видел вашу девочку. Все основание у этих слухов – внешность Машеньки, не более.
– Куда же более…
– Знаешь, что я подумала… Может, это сказывается наследственность?
– Какая наследственность? У нас в роду были китайцы?
– Зачем китайцы, татары.
– У нас в роду были татары?
– Зачем у нас, они у всех были. Помнишь татаро-монгольское нашествие?
– Смутно. Мы что, живем во времена Дмитрия Донского? О чем ты, мать, какое нашествие? Это на Лидку что-то нашло, согрешила, вот тебе и вся наследственность. А я, как идиот, скорее жениться. Вовремя подвернулся.
– Да не похоже это на Лиду…
– Все мы хорошие, пока спим одни.
– Но ты не прав. Последствия татаро-монгольского нашествия могут сказаться через поколения. Они же насиловали наших женщин, как хотели! Всех подряд!
– Не похоже, чтобы они насиловали наших предков.
– Не скажи! Сам же говоришь, что живем не во времена Куликовской битвы. Откуда ты знаешь, что наших предков не насиловали? Может, как раз им больше других досталось. А какой-то ген от татар через русское лоно перешел в наш род и сидел там до поры тихонько, не высовывая носа. И вот теперь…
– Мама!
– Что? Что ты нервничаешь, ты меня выслушай.
– Не хочу я тебя слушать! По-твоему, это я виноват, что наш ребенок другой национальности.
– Я этого не утверждаю. Может, этот ген перешел в род Лидии.
– Сдох этот ген, сдох, понимаешь? Еще триста лет назад загнулся и дух его выветрился. Так можно договориться до обезьяны.
– А вот в обезьян я не верю. Не хочу считать себя животным.
Тут вышел из своей комнаты отец, отдыхавший на диване после сытного обеда, и с любопытством взглянул на маму. Пожав мне руку, он обратился к ней:
– Ты что это, Оленька? Почему ты не хочешь считать себя животным?
– Начинается, – сказала мать, не прояснив, что начинается.
– Животные от слова «живот», жизнь, – отец поднял указательный палец и назидательно потряс им в воздухе. – А что не жизнь, то смерть. Жизнь дается человеку, чтобы наслаждаться
– Прекрати, – зашипела мать, – прекрати немедленно! Кто о чем, а мертвый о жизни.
– Что? Это я мертвый? Да ты что, мать, съела чего не то? Это я-то, я мертвый? – отец попытался от души обнять мать, стиснув ее сзади.
– Уйди, животное! – мать ловко выкрутилась из отцовых рук, не сумев скрыть легкой улыбки. – У Саши серьезные неприятности, а ты все со своей дурью.
– Неприятности? Какие в его возрасте могут быть неприятности?
– Будто сам не знаешь! Машенька растет…
– Машенька растет, и это неприятность? Похоже, вы тут на сухую сидите, вот крыша у вас и едет. Мать, как у нас со спиртным? По рюмочке найдется?
– Найдется.
– Вот и славно. Тащи сюда, не жмись. Можно без закуски.
– Еще чего! Ты и так как пьяный.
– Вот и славно. Значит, опохмелимся. Иди, иди, что ты тут сидишь? Лучше бы нам коньячку какого… И не жмись, еще купим. Слава Богу, зарплата позволяет, – подмигнул мне отец, вероятно, имея в виду мои заработки.
Сам он тогда еще работал на стеклозаводе, специализирующемся на выпуске пивных бутылок и банок для консервирования. Инженером по ОТК, вроде бы, жил с мамой на фиксированную зарплату плюс мамина сотня за уроки в музыкальной школе, где она вела курс арфы, которая мало кого интересовала. Времена татаро-монгольского ига, когда по Руси ходили прямые потомки Садко, миновали бесследно.
Когда мать вышла, отец грустно посмотрел в угол кухни, где проходила наша беседа, и тихо проговорил:
– Ты хоть ее любишь?
– Кого?
– Лидку.
– Уже не знаю.
– Не знаешь… А если представить ее в постели с кем-то другим, как тебе, хорошо? Ведь представлял, да? Что чувствовал?
– Злость.
– Злость… А еще что? Чисто физиологически. Понимаешь, о чем я?
– Догадываюсь.
– Ладно, можешь не отвечать… Я тебе так скажу: плюй на все и береги здоровье. Это не моя присказка – народная истина. Ну, не похожа на тебя Машка, и что? Подумаешь, катастрофа! По сравнению с мировой революцией это все пустяки. Мы не вечны, Санек, вот о чем надо думать! И беречь здоровье.
– Надоели двусмысленные взгляды. Шуточки, усмешечки.
– А ты обходи таких умников стороной. Мудрый человек ничего не скажет, а умник он и есть умник. Будет приставать, скажи, что взял из детдома. Во как, – удивился сам себе отец, – только что в голову пришло! Так и говори: детдомовская, жалко стало. Пожалуй, я и сам теперь буду так говорить.
– Что, и тебя коснулось? – горько усмехнулся я.
– Не без этого, конечно, – вздыхает, – и не без боли. Больно мне за тебя, сынок, очень больно. Но разводиться не спеши, с этим всегда успеешь. А то сойдешься с кем, она тоже забеременеет. И родит тебе негра… Негра хочешь?