Тень Эдгара По
Шрифт:
— Как вы думаете, негодяи уже знают, что убили Барона вместо вас?
Дюпон отрезал себе изрядный ломоть жаркого — окорока по-мэрилендски, только что принесенного официантом.
— Очень может быть. Тут, если хотите, ваша заслуга, мосье Кларк, слишком уж красноречиво доказывали вы, что Барон и Дюпон — два разных человека. Вашими стараниями общественность это уразумела; впрочем, полагаю, заказчики до сих пор пребывают в счастливом неведении. Однако есть вероятность, что сами убийцы уже поняли свою оплошность. Для своей же пользы они постараются не доводить ее до сведения парижских кукловодов. Зато их главарь — тот самый безбилетник с «Гумбольдта», посланный проследить за выполнением миссии, — уже вышел на мой след. К счастью, я сразу понял, где в Балтиморе для меня
Я представил унылый гостиничный номер; перед мысленным взором поплыли однообразные картины, на заднем плане неизменно фигурировал страх. Так Дюпон жил с того дня, когда в лектории раздались выстрелы; так, на самом виду, он скрывался. Правда, у него были книги — великое множество книг, словно чья-то воля переместила к нему достояние целой библиотеки. Названия отсылали к осадочным отложениям, горным породам, минералам и прочему. От угрызений, тоски и неопределенности Дюпона спасала геология, сия аллегория стабильности и порядка. Вот до чего он опустился — воздвиг себе надгробие из камней и книг, да еще ждет от меня сочувствия!
— Знаете ли вы, мосье Дюпон, чем обернулись для меня наши изыскания? Я был обвинен в убийстве Барона Дюпена; я содержался в тюрьме, пока полицейские не соблаговолили признать очевидное. А теперь вынужден бороться за сохранение «Глен-Элизы» и всего моего имущества.
За десертом (подавали арбуз) я подробно рассказал, как сидел в тюрьме, как сбежал, как обнаружил Бонжур и убийц. После обеда мы вернулись в номер.
— Теперь я должен выдать в суде полную версию смерти Эдгара По — это единственный способ доказать, что я адекватный человек и действия мои не были продиктованы безумными фантазиями.
В глазах Дюпона появился интерес.
— И что конкретно вы сообщите почтеннейшей публике и господам судьям?
— Вы ведь и в мыслях не имели расследовать смерть По, не так ли, мосье Дюпон? — с грустью констатировал я. — Вы попросту воспользовались мнимым расследованием, чтобы отвлечь внимание от своей особы. Вы знали: очень скоро весь мир поверит, что вы убиты в Балтиморе. Как вас обрадовало объявление Барона — еще тогда, в Париже! Барон сам себе ловушку поставил. Какое счастье, еще чуть-чуть — и вам не придется оправдывать чужие глупые ожидания! Бедняга Барон! Подослал в «Глен-Элизу» портретиста. Теперь понятно, почему вы позировали с такой охотой — чтобы Барон совершенствовался в подлоге! Вы покидали дом только в темноте — еще бы, вдруг кто-нибудь заподозрит, что вас двое. Вы стремились уничтожить самую мысль, будто являетесь прототипом Дюпена, — уничтожить раз и навсегда.
На последнее утверждение Дюпон отреагировал кивком, хотя избегал смотреть мне в глаза.
— А теперь вы меня послушайте, мосье Кларк. Вы не представляете, как на первых порах меня раздражало ваше назойливое стремление видеть во мне Дюпена. Вскоре я догадался: надо прочесть рассказы По и присмотреться к вам — тогда я пойму, что именно вы и вам подобные с таким упорством ищут в этом персонаже. Прототипа Дюпена больше нет и не будет. — Приговор этот Дюпон произнес с облегчением и ужасом — странное было сочетание. Облегчение я связал с избавлением от тяжкого бремени — быть прототипом Дюпона, гениальным аналитиком; ужас — с необходимостью стать кем-то еще.
Нужно было открыть ему горькую правду, сказать: «Вы не
Но я ничего не сказал.
Ибо мне вспомнились слова Бенсона о том, как опасны для восприимчивых душ произведения Эдгара По, с какой стремительной необратимостью читатель низвергается в водовороты ритма и образов. Быть может, Дюпон тоже однажды очутился в мире По и поверил, что является Дюпеном. Действительно, у него прав на мир, созданный По, больше, чем у любого из нас; да и кто поручится, что данное обстоятельство не сделало Дюпона воплощением персонажа, впервые встреченного мной в «Грэхеме»? А уж причина он или следствие — не важно.
— Куда же вы теперь отправитесь, мосье Дюпон?
Вместо ответа он задумчиво констатировал:
— Поистине, сударь, в вас немало замечательных черт.
Не знаю почему, только этот комментарий потряс меня, заставил воспрянуть духом и попросить пояснений.
— Видите ли, есть люди, которые привязаны к своему статусу. Они просто не в состоянии пребывать среди низвергнутых, пропавших, конченых, забытых — пусть даже сами уверены в своих достоинствах. Я сам был таким и в Париже, и здесь — до недавнего времени. Что касается мосье По, он бунтовал до последнего своего часа. А вы, мосье Кларк, в любой момент могли все бросить, однако не бросили. Что вы станете говорить в суде?
— Отвечу разом на все вопросы. Выдам версию Барона Дюпена. Мне поверят.
— Еще бы, конечно, поверят. И тогда дело ваше будет выиграно?
— Да. Версия Барона имеет право на существование. Вдобавок это единственный выход.
— А как же Эдгар По?
— Пожалуй, — почти прошептал я, — такой финал не хуже всех прочих.
— Все-таки вы прирожденный правовед, — заключил Дюпон с прощальной улыбкой.
Через некоторое время явился коридорный за остальными вещами Дюпона. Я взял шляпу, поклонился и пожелал доброго вечера. На пороге я задержался — хотелось бросить последний взгляд на Дюпона, запомнить его скорбным, ироничным, задумчивым… Увы, Дюпон как раз вел неравную борьбу с многочисленными геологическими приборами, что не желали помещаться в саквояж. Жаль, очень жаль, что он не обернулся, ни словом, ни жестом не намекнул, что прощаюсь я с неординарным человеком. Он мог бы буркнуть что-нибудь обидное — например, «Олух!» или «Тупица!» — но не буркнул.
— Было время, герцог, когда вы вызывали мое искреннее восхищение, — пробормотал я и с поклоном вышел.
34
А вскоре пришло время предстать перед судом, с тем чтоб изложить всю «правду» о смерти Эдгара По. От меня ожидали убедительных доказательств того, что действия мои, продиктованные, с точки зрения обывателя, воспаленным воображением, на самом деле говорили о присущих мне здравомыслии и дальновидности и вдобавок принесли щедрые плоды. В течение всего процесса Питер проявлял похвальное усердие, убеждая судей и публику в моей адекватности; на весах общественного мнения наша аргументация уже вполне уравновесила аргументацию наших оппонентов. Поверенный противной стороны обладал голосом, более похожим на львиный рык, — от его раскатов присяжные испытывали священный трепет. Питер уверял, что для нашей полной победы необходимо огласить мою версию причин смерти По.
Хэтти вместе с теткой и другими членами семьи не пропускала ни одного слушания. Труды Питера на мое благо («После всего, что натворил молодой Кларк!») весьма настораживали Блумов, однако они прилежно являлись в суд «поддержать жениха нашей Хэтти». Подозреваю, впрочем, что была и вторая причина такого постоянства — Блумы жаждали лицезреть мой позор и финансовый крах. Нам с Хэтти в перерывах удавалось перекинуться словечком-другим, но не более. Всякий раз нас обнаруживало бдительное око тетки Блум и всякий раз изощренный мозг тетки Блум измышлял новый способ пресечь дальнейшие сношения.