Тень мачехи. Том 1
Шрифт:
Так вот, он шёл в знаменитый Политех, в цитадель ожившей истории науки и техники, а город провожал его взглядом. Волегов удивлялся замысловатой архитектуре фасадов, непривычной для провинциала чистоте и особой, почти мистической энергетике столицы. Чем больше проникала внутрь него московская свобода и бесшабашность, тем сильнее он чувствовал требовательность и равнодушную отчужденность этого города. И всё жарче становилось его желание обжиться здесь, подняться, занять высокий пост, кабинет и квартиру в одном из этих старинных зданий – и чтобы Кремль из окна, не меньше.
Ну а пока он был здесь пришлым, голодранцем, умещавшим все свое имущество на левом плече, в тощей сумке. В ней он привез в столицу свой стыд и гордость. В этой самодельной торбе из дерматина, продранный угол которой был заклеен синей
Досадливо поморщившись, Сергей вынырнул из прошлого, в новую Москву, давно покорившуюся ему и уже слегка надоевшую – так надоедает любовница, не сумевшая превратиться в близкого человека. Пошире открыл окно: кондиционер барахлил, поэтому в салоне было душно и жарко. Вытащил из подлокотника салфетку, промокнул лоб, шею. И свернул на Москворецкую набережную.
На перекрестке был небольшой затор: серая «волга» и вызывающе-красный «лексус» слились нос-в-нос, а перед ними, закинув корму на соседнюю полосу, осел на лопнувшее переднее колесо жёлтый пассажирский автобус. Волегов сбросил скорость, объезжая неудачливую троицу. И увидел за автобусом низенького инспектора ДПС с планшетом в руках. Рядом стояли двое мужчин и высокая, до неестественности худая женщина лет пятидесяти. Её холёное лицо исказила маска страдания, подол бежевого винтажного платья, видневшегося из-под расстегнутой шубки, прилип к коленям. В плетёном колье, лежащем на ключицах блестящей паутиной, ярко вздрагивали белые бриллианты – в такт крику своей хозяйки.
Судя по всему, это была владелица «лексуса». И она орала на мужиков так, что даже проезжавший мимо Волегов расслышал её слова: «…хамло, я в суд подам!» Голос был глубоким, зычным, более подходящим к образу базарной торговки, нежели к романтическому имиджу декадентствующей музы. И этот контраст внешнего и внутреннего напомнил Сергею его мать. Та тоже хотела казаться измученной и утонченной, носить меха и драгоценности… Может, и кажется, и носит теперь. Но во времена его детства она лишь коллекционировала открытки с фотографиями таких вот атмосферных дамочек, да скандалила с отцом – тем же трубным, визгливым голосом. Ругалась всегда из-за денег, называла мужа сшибалой, мостырником и паупером голозадым. Он огрызался: «Знала, что за учителя шла, а не за генсека!» Иногда Сергей думал, что, может быть, именно из-за этих скандалов отец распробовал «беленькую» и начал всё чаще проводить с ней вечера, а потом и встречать утро.
Мать много требовала от него, требовала не по рангу, а сама работать не желала, ссылаясь на двух часто болеющих детей. Лишь числилась библиотекарем, чтобы не попасть под статью о тунеядстве. А на работу ходила бабушка, по шесть дней в неделю чихала там от бумажной пыли, только и успевая менять носовые платки – белые флаги проигранной войны с аллергией. Каждый месяц она приносила зарплату своей любимой, но кажущейся такой несчастной, дочери. И та брала, всю, до копейки – нигде не ёкало.
А вот Сергей со старшим братом Дениской работали с самого детства. То горбатились на соседском огороде, то скотину пасли, а, став постарше, вычищали совхозные коровники. «Да, трудиться я всегда умел, в этом не откажешь», – подумал Волегов, съезжая на Чурскую эстакаду по Автозаводскому мосту. Он был всё ближе к третьему транспортному кольцу, недалеко от которого стоял элитный коттеджный поселок, где в роскоши частной резиденции ждала его жена.
Что бы сказала мать, узнав, каких высот он достиг? Если бы знала, что нужно просто подождать, а не бежать за богатым влиятельным мужиком, бросив собственную семью – остановилась бы?
Вряд ли, в который раз осадил себя Сергей. Надо трезво смотреть на вещи. Мать потому и сбежала, что хотела стать обеспеченной немедленно, не тратя годы на ожидание. Да и безоговорочно верить в то, что твой ребенок доберется до верхушки муравейника, не каждая сможет.
… – Она из-за тебя нас бросила, ты её не слушался! – Дениска, старший брат, тыкал в него пальцем. Было жутко обидно и в то же время страшно до тошноты – а может действительно из-за него?
– Нет, ты врёшь, ты врёшь! Не из-за меня, не из-за меня! – ревел он.
– А ещё ты чашку её разбил! И вообще ты противный, ноешь все время: то комары накусали, то в школе побили, кому понравится? Плакса, плакса, три копейки вакса, – издевался брат…
Ну и где ты сейчас, брат Денис? Наверное, у магазина: сшибаешь мелочь, да ищешь друзей, чтобы на пару похмелиться? Всё ещё живешь в зареченской квартире, оставшейся от отца – в той, где вы вместе спивались, пока он не…
А мать? Лет пятнадцать назад Сергей – уже начавший богатеть, поднявшийся по карьерной лестнице и параллельно владевший несколькими коммерческими предприятиями – хотел найти её. Показать, каким он стал. Доказать, что она зря его бросила. А потом случилось несчастье с Анютой, и ему стало не до того. Он начал ещё больше работать, ещё больше добиваться и достигать, но уже ради жены, чтобы поставить её на ноги. Операции стоили дорого, и он бросал в пропасть медицинского бессилия горы денег – вот только всё впустую. И не прекратил бы попыток, но они с Анютой прошли всё, что можно. «Ничем не можем помочь, – в итоге сказали врачи. – Но медицина развивается. Возможно, в будущем…» И они ждали. А умело вложенные деньги уже зарабатывали сами себя, но Сергей не мог остановиться. Намечал новые вершины и лез на них с упорством Сизифа. Вот только, в отличие от него, сумел вкатить на каждую собственный камень, изваять из него памятник своему эго. А оно, питаясь лишь победами, разрасталось всё больше – и становилось всё тяжелее из-за того, что мать не видела, не могла оценить, и сказать: «Верю! Хватит!».
Материнский след терялся где-то в девяностых. Последний раз её видели в Питере, в образе великосветской дамы: норка, бриллианты, сигарета в длинном мундштуке. Картинная галерея, где регулярно появлялась мать, закрылась – застрелили владельца. Подруга матери говорила о ней с плохо скрытой неприязнью: ну, они дружили некоторое время, посещали ту самую галерею, где мать приценивалась к работам модернистов, но общего у них было мало. Поэтому так и не помирились после ссоры. К тому же, бизнесмен, к которому прибилась мать, то ли уехал за границу, сменив имя, то ли вообще покинул этот мир. Поэтому выйти на него тоже не представлялось возможным.
Сейчас, в век интернета, да еще и с его деньгами, Сергей смог бы, наверное, её найти. И он попробует ещё раз. Но не сейчас. Стоит подождать пару лет, завершить начатое. Стать видным политиком. А тогда, возможно, она раскается и придет к нему сама. Этого хотелось больше. Хотелось покаяния. Признания ошибок. Платы за детство, порванное надвое, как семейное фото.
Глава 7
Противень с нежной белковой массой скользнул в духовку, и Анюта закрыла дверцу. Глянув через мутноватое стекло – за ним, в жёлтом жаре, безе уже схватывалось корочкой – скрестила пальцы на удачу: получись, получись, «Павлова»! Тёмный локон выскользнул из-под мягко окольцовывающей волосы резинки, упал на щеку. Анюта машинально вскинула руку, чтобы заправить его за ухо, и случайно задела локтем длинную ручку ковшика, стоящего на плите. Глухо звякнув, тот перевернулся, и длинный белый язык – кипящее молоко и масло – выплеснулся на её колени.
По тёмной ткани домашних брючек расползлось смертельно опасное пятно. Глаза Анюты расширились от ужаса; прерывисто дыша, она схватила тряпку и попыталась согнать его с бёдер. Но они ничего не чувствовали – ни боли от жгучей, как жидкий огонь, молочно-масляной лавы, ни лихорадочно счищавших её рук. Развернув инвалидное кресло, Анюта погнала его в ванную: по счастью, та ждала рядом с кухней, всегда держа дверь распахнутой. Уцепившись за поручни, подтянула свое тело, переместила его на сиденье джакузи и включила холодную воду, не снимая одежды. Вода полилась на ноги, и бело-жёлтые хлопья соскользнули с колен, завертелись у ступней в нервном танце, пропитывая воздух ванилью. Но Анюта всё водила и водила душем над коленями, хотя знала: бесполезно, ожоги будут серьезными, будто и без них ей было мало…