Тень мечей

Паша Камран

— Мат.

Глава 4

КОРОЛЬ ПРИЗНАЕТ ПОРАЖЕНИЕ

Маймониду казалось, что он видит сон. С изумлением оглядывал он личные покои султана. Здесь собрались самые могущественные мужи, внушавшие трепет жителям нескольких царств. Враги, много лет стремившиеся уничтожить друг друга, сейчас беседовали как старые знакомые. Саладин восседал на заменявшей трон высокой подушке из темно-красного бархата — роскошь из немногих, какие он позволял себе в боевом лагере. Рядом с ним — суровый аль-Адиль. В нескольких шагах от султана стояли король Ги и хмурый Рено. Повязка на лице рыцаря пропиталась кровью — удар султана не прошел бесследно. Два высоких нубийца с бритыми головами, украшенными затейливым кроваво-красным узором какого-то языческого племени, сторожили Рено по бокам на случай, если пленник окажется строптивым. Однако тот стоял не шевелясь, лицо оставалось бесстрастным, застывшим, и только глаза горели ненавистью. Саладин встретился с Рено взглядом, но ничего не сказал. Он небрежно потянулся за золотой чашей и предложил королю Ги глоток воды с шербетом и розовыми лепестками.

— Здесь вам ничего не грозит, ваше величество. Вы мой гость, и честь сыновей Айюба — порука вашей безопасности.

Ги слабо улыбнулся и принял напиток. Король пригубил шербет и передал его Рено. Доселе приветливое лицо Саладина исказила ярость.

— Но я не ручался за безопасность этой свиньи! — воскликнул Саладин, и каждое его слово было подобно острому кинжалу. Ги замер, но Рено остался невозмутим. На губах рыцаря играла надменная усмешка.

Взгляды султана и тамплиера скрестились, затем Саладин вновь повернулся к монарху:

— Пришло время, ваше величество, обсудить условия, на которых вы сложите оружие. Раз уж мы вернули под свою власть все побережье, то мои воины войдут и в Иерусалим.

Ги кивнул, смиряясь с неизбежным.

— Какие гарантии получит мой народ? — спросил король, отлично понимая, что подкрепить какие бы то ни было требования ему нечем.

— Ваши церкви не тронут. Невинность девушек пощадят. Мы не будем обращаться с вами так, как ваши предшественники поступили с нами. Клянусь Аллахом! — пообещал султан.

Рено хмыкнул себе под нос. Ему не верилось, чтобы клятвы «ложным богам» хоть чего-нибудь стоили. Ги посмотрел на бородатого Маймонида.

— А как быть с евреями? Церковь не может допустить, чтобы они вернулись. Их руки обагрены кровью Христа, — Ги произнес традиционное обвинение исключительно из чувства долга, играя в разворачивающейся драме взятую на себя роль, но голосу его недоставало убежденности.

В глазах раввина вспыхнуло негодование. Он до глубины души оскорбился за пятнаемую уже в течение трехсот поколений честь своего народа и не сдержался:

— Трусы, вы прикрываетесь этой ложью уже тысячу лет!

Саладин поднял руку и укоризненно посмотрел на Маймонида.

Ги находился под защитой султана, он был гостем, а лекарь нанес ему оскорбление. Маймонид заставил себя успокоиться, прекрасно понимая, что фамильная честь Саладину куда дороже дружбы со стариком евреем. Заговорить без дозволения в присутствии царственных особ, хуже того, поставить султана в неловкое положение — такая ошибка могла стоить головы. Раввин подивился иронии судьбы: как и Моисей, он может прожить достаточно долго, чтобы увидеть Землю Обетованную, но недостаточно, чтобы ступить на нее. Маймонид посмотрел Саладину в глаза, но вместо гнева увидел в них терпение и сочувствие. Раввин склонил голову и смиренно отступил назад. Султан повернулся к королю Ги.

— Мне грустно говорить это, но не в моих силах исполнить вашу просьбу, — ответил он. — Евреи — народ Книги, и наша религия велит защищать их. Пророк Мухаммед — мир ему! — запретил чинить им обиды.

Ги выслушал этот ответ, как подобает королю. Он от всей души радовался, что его враг способен на милосердие, о котором давным-давно забыл его собственный народ. Рено же, явно задетый словами Саладина, бросил на Ги взгляд, полный нескрываемой злости.

— Гореть тебе в геенне огненной за твои сделки с дьяволом! — воскликнул он.

Саладин поднялся со своего места и подошел к самодовольному Рено. На устах султана играла вежливая улыбка, которая, однако, не скрывала глубокой ненависти, отражавшейся в его глазах.

— Я должен поблагодарить тебя, рыцарь Рено, — произнес он. — Без тебя эта победа была бы невозможна: именно твои преступления объединили правоверных после распрей, длившихся сотню лет.

— Я не совершил никакого преступления, — ответил Рено, гордо выпятив грудь.

Повисла такая тишина, что Маймониду показалось, будто он слышит, как шуршат падающие с пальм листья в далеком Каире.

— А вырезанные до последнего человека караваны? А ограбленные до нитки селения? — Голос Саладина дрогнул. Он до последней минуты не верил в то, что у этого человека отсутствует элементарное чувство чести, и теперь с трудом сохранял приличествующую ему сдержанность.

— Войны без жертв не бывает, — возразил ему Рено, не отводя взгляда.

— Быть может, по твоим извращенным понятиям о войне, — заметил Саладин, и в его голосе зазвенела сталь. — Но когда ты напал на Мекку и Медину, я понял, что ты воистину безумен. На что же ты, о рыцарь, мог рассчитывать, подвергая осаде эти святыни? Единственное, чего ты добился, — это то, что разжег неугасимое пламя священной войны — джихада!

Лицо Рено исказилось при упоминании о самом серьезном его фиаско, о безрассудном поступке, который изменил ход истории и в конце концов привел его самого к нынешнему унижению перед заклятым врагом.

— Да ни на что особенное! — воскликнул он. Гнев окончательно возобладал над разумом, который диктовал осторожность в его нынешнем положении. — Я хотел только раскопать могилу вашего лжепророка и выставить его кости на всеобщее обозрение. Я подумывал даже о том, чтобы взимать по нескольку динаров с каждого, кто пожелает взглянуть на них.

Позднее Маймонид будет сомневаться: может, ему показалось или же вправду померк свет дня, как бывает при затмении солнца? Дерзость Рено перешла всякие границы, и вселенная будто содрогнулась в ожидании бед.

Вселенной не долго пришлось ожидать, когда свершится возмездие.

Саладин выхватил саблю из ножен. Одним взмахом он рассек шею Рено, и голова рыцаря полетела через весь зал. Обезглавленное тело на мгновение замерло, словно еще не веря в случившееся, а потом рухнуло в лужу крови, бившей струей из перерезанных жил.