Тень правителей

Воликов Роман Владимирович

– Я всё-таки по водке, – неуверенно сказал я. – Мне водкой как-то привычнее.

Николай опрокинул в себя рюмку, крякнул и сказал:

– Друг мой! Заупокойная часть окончена. Пора переходить за здравие. Тем более, у нас в гостях дама! – он сделал царственный поклон в сторону голой брюнетки. Та кокетливо потупила глазки. – Встречать зарю следует с чем-нибудь лёгоньким, почти воздушным. Шампанского в доме не держу, у меня от него изжога, но красного «Lambruscо» запас достаточный. – Он нацедил две пузатых рюмки. – Дерзайте юноша, вступайте в сообщество недобитых романтиков!

«Ой, бля!.. Я в этом доме точно в винный погреб превращусь…» – и я отчаянно выпил эту полынную гадость.

В

висках бешено застучало, по всему бренному организму жар прошёл волной туда и обратно, я выдохнул и понял, что абсолютно трезвый. Я оглянулся по сторонам. Мне показалось, что я появился на кухне всего пару секунд назад.

– С прибытием на родную планету! – приветствовал меня Николай. – Вино будем пить по-гречески, перемешивая с водой, или на манер царя Митридата – с мёдом?

Я вопросительно посмотрел на Людмилу.

– Нет, нет, – сказала она. – У меня ликёрчик.

– Тогда с мёдом,– резюмировал Николай. – Митридат, один из последних великих эллинистических царей, был гурманом с тонким вкусом.

– Я музыку включу? – попросила Людмила. Он перебирала лежавшие на подоконнике диски: – Можно латино?

– Латино больно шумная, – сказал Николай. – Поставь лучше Макаревича. Он алконавт достойный. Я его книжонку читал, простовато, но мило. Как раз в жилу!

– Я полагаю, что требуются объяснения? – Николай поднял бокал с вином. – Prosit!*

– Хотелось бы, – сказал я. – Предупреждать хотя бы надо.

– Я не предполагал, что ты проснёшься, – миролюбиво ответил Николай. – Впрочем, это не важно. Что ты знаешь о мистериях?

– Кое-что знаю, – напыщенно сказал я. – Я не такой тупой, как тебе кажется.

– Ладно, извини! – почти заискивающе сказал Николай. – О мистериях на самом деле никто ничего не знает. Они относятся к той же категории навсегда потерянных сакральных знаний, как космогония и алхимия. Поэтому у исследователей весьма широкое поле для фантазий: от эротических оргий до полётов во сне и наяву.

– Допустим, – сказал я. – Никто ничего не знает, кроме тебя. И что же такое секретное знаешь ты? И кому это на хер надо?!

– Только не ссорьтесь! – сказала Людмила. От ликерчика щечки её зарумянились,

повлажневший взгляд утвердился на моём паху.

– «Duo cum faciunt idem, non est idem». «Если двое делают одно и то же, это не одно и то же», – сказал Николай. – Я тоже, как и все, не знаю. Но я не стал мириться с этим фактом. Я придумал для себя свою собственную мистерию, каковую ты и наблюдал. Мне это нравится, вот, собственно, и ответ на твой второй вопрос. Более того, я готов сделать смелый вывод: поскольку придуманная мною мистерия пробуждает в моей душе неожиданные свойства и качества, то, похоже, и в древности никаких конкретных правил не существовало. Действа происходили по наитию или, если хочешь, по рекомендациям голоса свыше.

*На здоровье! (нем.)

– Ну да, ты же бездельник, – сказал я. – У тебя много времени всякой хренотенью заниматься.

– Да, я бездельник! – гордо сказал Николай. – Но не вопреки, а благодаря. В какой-то момент я понял, что если прямолинейно двигаться вперед, то логично, что придёшь к единственному выходу – смерти. Мне кажется, древние римляне именно это имели в виду, говоря: «Memento more»… Или по-другому, на любимый женский вопрос в начале знакомства: « Расскажите о себе?..», само по себе напрашивается: « родился, вырос, живу. Когда-нибудь умру. Девушка, к чему эта болтовня? Пойдёмте в номера…»

Следовательно, гармония не в прямолинейности, не в доме, ребёнке и дереве, точнее, не только в этом, а в понимании необходимости всех вывертов, скачков, падений и подъёмов, которые преподносит нам судьба. И, безусловно, в бесстрашии смотреть в глаза льву, когда, оскалив

пасть, он мчится на тебя. Стоять спокойно и смотреть, зная, что ты выше, чем тварь бессловесная.

– Плавали-знаем, – сказал я. – Все эти Махатмы Ганди, Лев Толстой. Непротивление злу насилием…

– Я не совсем об этом, – поморщился Николай. – Вопрос не в том, подставлять левую щеку или нет. Трагедия подавляющего большинства людей заключается банально в неправильной расстановке приоритетов. Попросту говоря, ищут бога в доме, где живет дьявол. Казалось бы, чего уж легче: каждое утро, почистив зубы, задумайся, что для тебя самое главное в жизни. И определив это главное, действуй. Но нет – миллиарды мыслящих существ на планете ежедневно бегут по жизни как белка в колесе, и все эти вопросы – куда, зачем, почему – существуют отдельно от них, став привилегией странноватых людей, в усмешку называемых философами. Хотя в той же русской литературе устами Козьмы Пруткова сформулировано предельно ясно и конкретно: зри в корень! Ну, пытался граф Лев Николаевич обучать своих крепостных наукам и благородной премудрости. Ну, бродили его поклонники разночинцы по деревням и весям. А толку?! Года со смерти Толстого не прошло, как его же любимые крестьяне попытались усадьбу сжечь. Революция, «русский бунт, бессмысленный и беспощадный…» И у другого классика, Федора Михайловича, папеньку, добрейшей души человека, крестьяне на вилы насадили. Те же римляне, извини, высказались жестоко и цинично: «То, что позволено Юпитеру, не дозволяется быку!»

– Все вы, жидяры, русский народ ненавидите! – вдруг сорвалось у меня с языка.

«Тундра! – мысленно сказал я себе. – Ну, ты выдал. Вот не ожидал. Ты же интернационалист….»

Николай улыбнулся и откупорил новую, по-моему, четвёртую бутылку:

– Я жил в Израиле несколько лет. Мне не понравилось. Слишком много евреев в одном флаконе. На земле обетованной всё то же, что и везде – суета сует. Вся эта миссия избранного народа в ходу только у жуликов и чокнутых ортодоксов. Мне там один умник всё доказывал, выпучив глаза, что Каббалу можно изучать только после сорока и непременно обрезанным. Мол, раньше не поймёшь. Я хотел ему сказать: ты и после сорока не поймешь, баранья голова, но как-то постеснялся. Уж больно учено пациент глаза закатывал. – Николай рассмеялся своему воспоминанию.

– Ты уж постесняешься! – я накатил винца и извинился за «жидяр». – Ты извини, ляпнул не подумав.

– Ерунда! – сказал Николай. – Между прочим, жид не более чем южнорусская транскрипция немецкого слова Jude, что означало еврей. Без всякой эмоциональной окраски, просто человек такой национальности. Но какая ещё работа могла быть у тихих евреев в Запорожской сечи? Кабатчики да менялы, любимое занятие всех изгоев во все времена. Вот и кричали казачки пьяными голосами: «Жид, налей! Жид, подай! Жид, скотина, скости православному долг!» Так и превратилось постепенно в оскорбительную кличку. Вообще, влияние национального на характер человека вещь туманная. Как там, у великого поэта: «Знаком я был с коренным русаком по фамилии Штольц, и встречал натурального немца, которого звали Иванов…».

Однако мы отвлеклись. Липон, весьма распространенное в современном греческом словцо-паразит, примерно означающее наше «итак», но с несколько туповатой глубокомысленностью, что вообще свойственно южанам. Я, конечно, не сразу, но в какой-то момент ясно определил свою жизненную позицию: не делать ничего, что противоречило бы моим собственным представлениям о полезности, честности, справедливости и так далее. И если мои представления противоречат общепринятым, то насрать я, строго говоря, хотел на мнение посторонних. Но, в свою очередь, я своё мнение тоже никому не навязываю. В этом смысле, я затворник.