Тень правителей
Шрифт:
– Давай, – сказала Серафима. – Только этот ликер коварный, можно неожиданно слететь с катушек.
– А мне с утра к станку не надо, – сказала Ира. – Ты, я надеюсь, никуда не торопишься?
– Нет, – сказала Серафима. – Сегодня у меня выходной. Сегодня у меня день рождения.
– Поздравляю! С меня подарок. Сколько тебе стукнуло? Восемьдесят шесть?
– Почти, – сказала Серафима. – За подарок спасибо. Я сама себе подарок. Сколько же у тебя времени эта деятельность занимает? Сутки напролет?
– Тут дело в методе, – сказала Ира. – Тексты прогоняю по диагонали, а рецензии…
– Конечно, – улыбнулась Серафима. – Дмитрий Павлович, великий и страшный «Нуистё». Помер, наверное, уже?
– Если и не помер, то спился точно, – сказала Ира. – Как он над нами издевался, мудак картавый. Я ему, сука, в жопу дала, а он всё равно заставил экзамен пересдавать.
– Зверюга был, – согласилась Серафима и память услужливо нарисовала корявую рожу Дмитрия Павловича Петухова, преподавателя логики, которую они зачем-то дрочили три курса подряд.
Студенток на экзамене он заваливал легко и непринуждённо, задавая в точно выверенные логические моменты один и тот же вопрос: «Ну и стё? Ну и стё?! Ну и стё?!»
«Ну и стё?!» – в результате резко произносил он и девушка шла готовиться к пересдаче. «Ну и стё?» – снисходительно говорил он и барышни молча снимали труся и перемещались в холостяцкую койку Петухидзе, где и постигали искусство анального секса во всём его разнообразии.
– Но в целом пидору надо сказать спасибо, – сказала Ира. – Мыслить жёстко и логично он научил. Поэтому я поступаю следующим образом: вылавливаю узловые моменты «гениального произведения», фиксирую на них внимание, а вернее опошляю до безбожия, и вот готовая рецензия – честная и беспристрастная.
– А если попадется действительно талантливый автор? – спросила Серафима.
– Мать Тереза ты наша, – сказала Ирка Пединститут и дрябнула апельсинового ликёра. – Сама же только что на графоманов жаловалась…
– У нас в журнале рукописи не рецензируют, слава богу, – сказала Серафима. – С настоящими поэтами всегда было тяжко, а в наш технократический век уж особенно. Мне кажется, проза более живучая.
– Я тебя умоляю, – отмахнулась Ира. – Тоже мне нашла проблему. Вот с хорошими мастеровыми в Москве действительно беда. Я тут ремонт в квартире затеяла, полгорода обегала, пока толковых рабочих подыскала. Работать никто не хочет. Ты сейчас уссышься, я в одном графоманском сайте рекламу копирайтинга прочитала: «Вы будете сидеть на диванчике в любимых тапочках, писать тексты и получать денежки». Ща! Размечтались!..
– Ты вроде тоже не полы на вокзале моешь, – сказала Серафима.
– Муля, не нервируй меня! Я же тебе сказала, у меня благородная функция санитара литературного леса. Мне как-то один овен написал, что он по профессии инженер, а по призванию – прозаик. Надеюсь, что после моей рецензии прозаик лист чистой бумаги за километр обходить будет.
– Жестоко. За свои же деньги, – сказала Серафима.
– Но справедливо, – сказала Ира и икнула. – Ой, прости дорогая. Устала, как собака, за последнее время. Захлебываюсь. Раньше две недели на ответ брала, теперь месяц. Поток молодых талантливых авторов нарастает.
– Слушай! – Ира посмотрела на допитый ликер. – Давай ещё по порцейке. Ну, я и клуша! Ты
– Я несколько не готова к танцам, – сказала Серафима, – Предложение, конечно, любопытное, но мне надо подумать…
Её перебил телефонный звонок. Ира достала из сумочки мобильный.
– Да, Сережа, ты уже в гостинице? Про издательство расскажешь, когда приеду. Я встретила одну давнюю знакомую, между прочим, она работает в поэтическом журнале. Мы приедем вместе. Что значит устал? Фройлян желают поебаться. Вот так-то лучше, милый. Закажи шампанского, скоро будем.
– Поехали, Симка, – сказала Ира. – Утром по делу договорим.
Cерафиме снилось канцелярское присутствие в Курске. Здание было казённое, с жёлтыми стенами. На плацу уныло маршировали солдатики и по команде грозного фельдфебеля монотонно отдавали честь соломенному пугалу. Было зябко.
Посреди обширной залы коллегии седой редактор в засаленном сюртуке тряс зажатыми в кулак листками, исписанными размашистым почерком, и сердито говорил кому-то в угол: – Что же вы это, милостивый государь, в Гоголи всё метите? А унитаз кто починять будет?
– Не извольте беспокоиться, Харлампий Мефодьевич, – отвечал ему прозаик. – Я бы уже давно починил, только вот Захар, посланный за запчастью, как сквозь землю провалился. Запил, видно, подлая душонка.
– Гоголи всё да Кукольники, – удручённо повторил редактор. – Тургеневы, прости меня, грешного, Иван Сергеевич. А мне посрать терпеть уж мочи нету. Что же, батенька, прикажете на плац бежать, перед народом голой жопой простоволоситься? Я вас спрашиваю, Сумароков вы недоделанный.
– А вы, барышня, что здесь делаете? – редактор посмотрел на Серафиму, притулившуюся у высокого ромбовидного стола. – И почему с порожней головой?
– Ломоносова я, – пролепетала Серафима, едва дыша от страха. – Однофамилица. Серафима Михайловна. Михайла Серафимовна. За папеньки покойного пенсией пришла, в девках засиделась, бедствую, на пропитание не хватает.
– Шасть её, шасть! – закричал из угла прозаик. – Пиздит она всё, нехристь окаянная. Я её блядскую наружность насквозь вижу…
Серафима вздрогнула и проснулась. Рядом мерно вздымались иркины сисяндры, на самом краю постели, посапывая, спал Сережа.
– Уж не знаю, какой он писатель, – подумала Серафима. – Но в ебле точно не орёл. Опохмелиться, что ли?
Голова, как всегда с недоёба и перепоя, потрескивала. Спать больше не хотелось.
Серафима поднялась, оделась и допила остатки шампанского. Она выкурила утреннюю сигарету и растормошила Иру.
– А? Что? Сколько времени? – забормотала та спросонья.
– Начало восьмого, – сказала Серафима. – Я пойду, мне домой пора.
– Ладно, – сказала Ира. – Возьми на столе визитку, там все мои координаты. Как надумаешь, напиши.
– Тебе их не жалко? – спросила Серафима.
– Кого? – Ирка потянулась как кошечка. – Мужичков? Чего их жалеть, козлов облезлых?! Только и норовят свой аппендикс в какую-нибудь дырку засунуть.