Тень Ворона
Шрифт:
– Понятно, – произнес Форан. – Когда ты вернулся обратно?
– Позавчера, – ответил Авар. – Приношу извинения за то, что прямиком не пришел к тебе, но мне нужно было уладить кое-какие дела. – Он колебался. – Я вернулся и обнаружил, что, пока я отсутствовал, постель моей возлюбленной греют другие мужчины. К тому времени, когда я сладил со своим нравом, было совсем не сладко.
«Хорошая причина для задержки», – подумал Форан с тайным ликованием. Скорее всего, брат Авара ревновал, что Авар проводит с ним столько времени; может быть, поэтому он и говорил такие слова, которые больно ранят. Форан вполне
– Думал прокатиться сегодня верхом, – сказал Форан, меняя тему, как будто поездка и возвращение Авара не представляли интереса. – Ты составишь мне компанию? – Он не собирался просить Авара составить компанию. Но присутствие Авара облегчало боль, которую причинили Тоарсен и Кисел. Авар был его другом – любой мог увидеть это по его мягкому взгляду.
Авар вскинул брови.
– Конечно, мой господин, Я сообщу конюху, что оставил своего коня дома.
– Я уже распорядился, – сообщил Форан, откладывая в сторону вилку. – Можешь взять коня моего оруженосца, – если рядом был Авар, то ему не нужна никакая охрана. – Такое ощущение, как будто не покидал замок несколько месяцев.
Только после этих слов он почувствовал, что это правда. Когда он последний раз выбирался из замка? Ах да! Переодетый на день рождения Авара в ту переполненную таверну четыре месяца назад.
Авар слегка нахмурился.
– Вас что-то беспокоит?
Форан отрицательно покачал головой и встал.
– Просто устал. Расскажи мне о своей новой диковине. Ты сказал, Вечный Странник? Он маг?
Авар усмехнулся:
– Это все? Не совсем так. Думаю, в нем нет ни капли крови Вечного Странника. Хотя он достаточно искусный врачеватель.
И когда они направились через весь дворец к конюшням, Авар с удовольствием рассказывал о своей поездке совсем не так, как обычно говорит с кем-то, кого он презирает. Форан раздумывал, стоит ли ему сказать Авару, что сказал накануне его брат. И решил промолчать. Не потому, что он боялся причинить Авару боль, а потому что не хотел, чтобы Авар знал, что кто-то презирал Форана.
В оживленном потоке внимания Авара Форан стал думать, что вся прошлая ночь была катастрофой. Для людей, которые не любят своих правителей, это было обычным делом. И, скорее всего, он неправильно понял, когда они говорили о его дяде. Они же не говорили, что они его убили. Просто что он был убит. Форан был не пьян, совершенно точно, но в то же время он был не совсем трезв. В таком состоянии очень легко ошибиться.
Форан расслабился и развеселился в компании своего героя. Прошло совсем немного времени, и все его внимание было захвачено Аваром. Его хорошее настроение слегка пошатнулось, когда вывели жеребца.
Форан, который научился ездить верхом, как только научился ходить, должен был воспользоваться опорным блоком, чтобы достать до седла.
«Ну и разжирел», – подумал он о себе и покраснел, как и конюхи, которые знали его с пеленок. Он постарался не встречаться с ними взглядом. По крайней мере они доверили ему собственного жеребца, который реагировал неистовой яростью на наездника сверху. Конечно, плохо, что столько месяцев не ездил верхом.
Ко времени, когда Блейд перестал протестовать, Форан устал, убедившись, что потянул на спине мышцу, но чувствовал полный триумф. Не всякий мог удержаться на спине такого животного, а ему удалось! Жеребец засопел и успокоился, как будто это не он только что устроил представление.
– Прекрасная джигитовка, мой император, – прошептал Авар с восхищением.
Форан заметил, как лица конюхов изменились от скрытого презрения к одобрению.
«Авар сделал это специально?» – дала о себе знать Форану волна боли от насмешки Тоарсена.
У Авара в тот вечер были еще кое-какие дела, и Форан не поддался импульсу просить его остаться. Прогулка верхом навеяла воспоминания о дяде, который учил его искусству верховой езды. Его дядя был бы разочарован, видя, каким человеком вырос Форан.
– У тебя есть мозги, мой дорогой, – вспомнил он, что ему повторял дядя. – Император ты или нет. Используй их.
Поэтому, когда в его комнаты опустилась темнота и в камине погасли последние искры, превратившись в тлеющие угольки, Форан был снова один. И опять пришла Память.
Она была выше человеческого роста и остановилась в нескольких шагах от него. «Несомненно, – Форан подумал с юмором, который лишь маскировал его ужас, – она поражена, что я не в пьяном угаре или не кричу в углу, как это часто бывало».
Она была ни на что не похожа, как будто человеческий глаз не мог на ней сфокусироваться, хотя сегодня она выглядела почему-то более реальной, чем раньше.
Ее нерешительность, если она вообще существовала, была секундной. Сначала Форан стоял молча, когда она окутывала его в темноте, отбирая способность двигаться или кричать. Он надеялся, что будет лучше, если он будет стоять смирно, но жгучая боль от клыков, прокусывающих внутреннюю поверхность кожи его локтя, была такой же ужасной, как всегда. Холод вполз в Форана в том месте, где кормилась Память, как бы заменяя то, что она выпила, холодным льдом. Когда дело было сделано, она произнесла слова, ставшие слишком привычными.
– Забрав твою кровь, я перед тобой в долгу. Один ответ. Выбирай свой вопрос.
– Ты боишься других людей? – спросил Форан. – Из-за этого ты не приходишь, если со мной кто-то есть?
– Нет, – прозвучал ответ, и все исчезло.
Форан Двадцать Седьмой свернулся в своей спальне на коврике на полу калачиком и дрожал в ознобе, как на охоте зимой.
Глава 8
На этот раз открылась не решетка, а дверь. Таер вскочил на ноги и застыл без движения, потому что внезапный свет его ослепил.
– Если вам угодно, мой господин, – раздался мягкий тенор, который мог принадлежать как молодому мужчине, так и женщине. – Пойдемте со мной. Мы все привели в порядок. Я должна также принести вам извинения за неудобства. До настоящего времени мы не были готовы принять вас.
Таер протер глаза и прищурился от ослепительно яркого света, который в итоге оказался тусклым фонарем. Он увидел очертания женской фигуры.
Вид, он бы сказал, впечатлял. Она несла свет осторожно, чтобы показать определенные аспекты своих форм. Слабое дрожание в руке, державшей фонарь, могло быть нарочитым, хотя Таер тоже бы волновался, если бы столкнуться лицом к лицу с человеком, который был заключен в камеру так же долго, как и он сам, поэтому пришлось оправдать ее за недостаточностью улик.