Тень, закрывшая край солнца

Липпиус Александр

– А если не поверят? – вздохнул бандит.

– А ты говори убедительнее, мол, в отчаянии толкнул меня, нырнул в машину и вырвался. Предлагай поехать убить меня, рвись на поиски, – Вышегорский усмехнулся, – в этом эпизоде я тебе разрешаю пофантазировать.

– Ладно, – согласился бандит, которого данный счастливый выход из безвыходного, кашмарного тупика вполне устраивал.

– Я тебе буду звонить по домашнему телефону условностями. Телефон твой, хотя ты и не крупный бандит, может некоторое время прослушиваться, поэтому ни о чем по телефону говорить не будем. Получив мой условный сигнал, ты являешься ко мне или звонишь мне. Понял? – как можно строже сказал Вышегорский, и в

голосе его прозвучали зловещие ноты. Получив утвердительный ответ, он добавил: – И последнее. Сейчас, когда ты под дулом пистолета, ты напуган. Завтра, успокоившись, ты можешь изменить свои планы работать на меня. Поэтому предупреждаю. А чтобы тебе не передумать, подумай, кто я, если сумел перерезать горло стрелявшему мне в спину человеку. Меня уничтожить невозможно. Я – тень, которую можно видеть и в которую невозможно попасть.

Вышегорский вышел из машины, хлопнул дверцей, как будто дал прощальный сигнал, и труповоз страха и ненависти уплыл в темноту города.

Вернувшись домой, Вышегорский первым делом взял тряпку и вымыл полы на запасной лестнице, чтобы днем видом загустевшей крови не перепугать мирных соседей. Он был уверен, что бандит, которому он дал кличку Алик, будет на него аккуратно работать. Еще больше он был уверен в том, что неделю или даже две бандиты его не тронут. Вначале они будут шокированы. Они сразу не рискнут убить опытного бандита, каковым он стал в их глазах. В один подъем, в лобовую атаку, как на штурм крепости, здесь не пойдешь. Сначала будут думать, кто за ним еще стоит, почему провалились, как не допустить новой оплошности? Во время непродолжительного затишья можно будет подготовиться к новой драке.

“Как красиво эта соседка пожелала мне спокойной ночи, – подумал Вышегорский, укрываясь одеялом и погружаясь в спокойный сон. – Теперь надо обязательно увидеть что-нибудь приятное”.

6

В течение нескольких дней после ночной трагедии Вышегорский внимательно следил за окружающей обстановкой. Все было тихо. События развивались по предложенному им плану. И лишь через неделю он обнаружил за собой слежку, когда прямо около дома неизвестные лица взяли его под наблюдение. Самое интересное состояло в невозможности избежать наблюдение. Можно было, применив обманные приемы, уйти от наблюдения. Но завтра наблюдающие лица с трогательной старательностью муравьев приползут снова, опять во дворе появится машина и еще одна за углом, из которой выйдут двое или трое мужчин, которые превратятся в тень, имеющую очень внимательные глаза.

По характеру слежки Вышегорский сделал лишь один утешительный вывод, что за ним следили не бандиты, а люди с достаточным опытом подобной работы, на что указывали признаки, известные только профессионалам. В этих условиях оставалось жить по обычному расписанию, а в случае конфиденциальных встреч применять эффективные приемы ухода от наблюдения. И еще не было ясно, на чей стол ложилась информация о наблюдении. Раньше право слежки принадлежало исключительно КГБ и уголовному розыску. Теперь следить могли разные службы. Даже работая на частных высокопоставленных заказчиков, можно было ловко использовать государственный флаг, и эта мысль о слабости государства больше всего вызывала самых разнообразных вопросов и отрицательных, нервных эмоций тоже.

Сегодня с утра Вышегорский никуда не торопился. Деловая встреча, намеченная на позднее время, позволяла дать отдых уму, поэтому он решил прогуляться по центру и посетить Центральный зал союза художников, где вчера открылась новая выставка. Выйдя из подъезда, он опять в дальнем углу двора увидел машину, которую, казалось, невозможно было увидеть; но

была машина, и были люди, зашевелившиеся в ней с его появлением.

“ Надо их немного подергать, а то ребятам нечего будет доложить или резвость потеряют”, – подумал Вышегорский и на ближайшей станции метро сделал несколько замысловатых движений, говоривших и о его желании поиграть с преследователями, и о желании выйти из под наблюдения, и странностях поведения. Зато людям будет в рапорте не скучно доложить о прожитом дне.

Поднявшись наверх по эскалатору, Вышегорский не стал выходить на улицу, а снова спустился на станцию. Боковым зрением он заметил, что хвост, вынужденный идти за ним на грани расшифровки, его не потерял. Это хорошо, ибо последнее не входило в его планы. Затем он быстро прошелся по переходу и внезапно остановился у лотка с газетами. Подняв последний номер журнала “Андрей”, он опустил голову, изображая читающего человека, а сам в это время наблюдал за людьми, которые шли за ним. Наблюдатели вынуждены были разделиться: один вовремя удачно остановился у соседнего лотка с книгами, а другой вынужден был пройти. “Сейчас он пройдет по переходу и вернется. Да, это профессионалы, – подумал Вышегорский. – Дилетанты не смогли бы вести себя естественно. Они бы стали метаться, “нырять” за спины прохожих, и тем выдали бы себя со сто процентной гарантией”.

Подойдя к вагону метро, Вышегорский естественным образом – как воспитанный человек – пропустил вперед всех граждан, а перед самым закрытием двери, когда створки уже стали сжиматься, он быстро вышел, и этот маневр “выскальзывания” выглядел совершенно знакомо. За ним никто не вышел. Это означало, что наблюдающие остались в вагоне и сейчас уезжают, проклиная себя за поспешность. Выйти они тоже не могли, потому что это очень явный признак слежки. И упустить нельзя. И расшифроваться нельзя, потому что объект наблюдения в этом случае будет точно знать о слежке и обязательно оторвется.

Вышегорский не хотел их потерять, и поэтому решил сделать грубый маневр и еще раз удостовериться, что они отстали. Но нет, один, как и положено в хорошей тактике, не стал садиться, выдержал паузу, остался на станции. Теперь он продолжал вести наблюдение. И если Вышегорский останется на станции еще какое– то время, то уехавший сотрудник успеет вернуться, и можно будет ехать на выставку. Будет не лишним, если и эти ребята отдохнут посреди красок картин, а вечером, перед встречей, можно будет через два–три приема уйти из под наблюдения.

В ресторане Дома художников, куда Вышегорский зашел после долгих раздумий в залах, было необычно много народа. За столиками в стиле легкий модерн в основном сидели импульсивные иностранцы, изголодавшиеся по российской диковинке. Им было все одинаково интересно: и живопись, и люди, творившие эту живопись, и люди, выполнявшие роль натуры для этой загадочной, причудливой русской живописи.

Вышегорский сел за единственный свободный столик, на краю которого, однако, лежала пачка дамских сигарет. Он налил себе стакан вина, выпил, отрезал кусок слабо пропеченной говядины и погрузился в раздумья. Все пока складывалось хорошо.

– Извините, это мои сигареты, – сказала подошедшая к столу женщина. – Я сейчас отойду на минуту. Попросите не занимать это место.

– Да, пожалуйста, – сказал Вышегорский и проводил взглядом неожиданно объявившеюся соседку. Она была не дурна. Более того, она была чем-то схожа с теми удивительно красивыми дамами, которые присутствовали на полотнах художников. “Во всяком случае, ее соседство лучше, чем громкая болтовня престарелых иностранцев”, – подумал Вышегорский, в то время как женщина возвращалась к столу с ярким пакетом импортного печенья.