Теневой путь 4. Арена теней
Шрифт:
– Идём за мной, - махнул рукой Бер.
Нужный шатёр мы нашли довольно быстро, думаю, я и сам бы мог его отыскать, шум изнутри доносился довольно громкий. Похоже, кто-то активно спорил.
– А я тебе ещё раз говорю, что если сам порвал, то сам и зашивай эту рубаху, - было первым, что донеслось до моих ушей после входа внутрь.
– Да как же я зашью, если она пополам разорвалась?
– Не мои проблемы, произошло это не во время заказа, и я не знаю, что ты с ней делал, что умудрился так порвать. Может, это любовница в порыве страсти тебе
– распалялся невысокий, полноватый мужичок с козлиной бородкой и хитрыми глазами.
– Эээ… - смутился молодой парень на такую реплику.
– Давай иди отсюда, не видишь, что тут очередь за тобой уже образовалась?
– показывая на нас, произнёс кладовщик.
Увидев нас, парень поспешно покинул шатёр.
– И так, Бер, что вам нужно?
– Палатку и матрас для новенького.
– Он же маг, что, своих нет? Почему я на него ещё тратиться должен? Он и так мне сегодня только убытки принёс.
– Когда это я успел принести вам убытки сегодня?
– удивился я.
– Я поставил десять серебряков на Артура, а ты взял и выиграл.
– Ну тут вы сами виноваты, - хмыкнул я.
– Знаю, что сам. Но ты всё равно тоже виноват, мог бы и проиграть, - возмутился кладовщик.
– Ладно, Роб, успокойся. Возьмём всего на пару дней, пока новичок не купит себе новые, - успокоил его Бер.
– Ну это другое дело, я мог бы вам сразу продать отличный шатёр, оставшийся от одного из офицеров, ушедших в отставку, всего за тридцать серебряных и ходить никуда не надо, - внезапно оживился он.
– Роб, имей совесть, - осуждающе взглянув на него, произнёс Бер.
– Ну ладно, двадцать серебряных. И дам хороший матрас в подарок, - уже с более грустным выражением лица предложил Роб.
– Бери, Крис, цена достойная.
– Хорошо, беру, - отсчитав нужное количество монет, ответил я.
– Бер, заберёшь его на складе, я покажу где. Был рад вас видеть. Если что-то понадобится, то заходи ко мне, новичок.
Забрав нужные вещи, мы довольно быстро вернулись к стоянке нашего мини отряда. Шатёр ставили все вместе. И довольно быстро наступил поздний вечер. Все разошлись по своим шатрам спать, что сделал и я.
– Думаю, мне здесь понравится, - подумал я, перед тем как погрузился в тень, чтобы уснуть.
2
Я лежу на диване, вытянув ноги, положив голову на валик и закрыв глаза. В дреме мысли мои странно путаются. Сознание расплывается, — это не бодрствование, но еще и не сон, и как тень пробегает в голове усталость. За ней смутно колышется отдаленный гул канонады, тихий посвист снарядов, а вот и металлический гул гонга, возвещающий газовую атаку. Но прежде, чем я успеваю нащупать противогаз, тьма бесшумно отодвигается. Теплое, светлое чувство охватывает меня, и земля, к которой я приник, вновь превращается в плюшевую обивку дивана. Я прижался к ней щекой и смутно соображаю: я — дома… Гул гонга, возвещающий приближение газа, растворяется в заглушенном позвякивании посуды, которую
Но вот тьма подкрадывается снова, и с ней — рокот артиллерийской пальбы. А откуда-то издалека, как будто нас разделяют леса и горы, доносятся каплями падающие слова, которые мало-помалу приобретают смысл и проникают в сознание.
— Колбасу прислал дядя Карл, — слышу я голос матери среди отдаленного грохота орудий.
Слова эти настигают меня на самом краю воронки, куда я соскальзываю.
Всплывает сытое, самодовольное лицо.
— Ах, этот, — говорю я, и голос мой звучит глухо, словно рот заложен ватой. — Этот… Дерьмо паршивое…
И опять я падаю, падаю, и опять вторгаются тени, и бесконечные волны их заливают меня, они все темнее и темнее…
Но я не засыпаю. Чего-то, что было до сих пор, не хватает: нет равномерного тихого металлического звона. Медленно возвращается ко мне сознание, и я открываю глаза. Рядом стоит мать с побледневшим от ужаса лицом и смотрит на меня.
— Что с тобой? — спрашиваю я испуганно и вскакиваю. — Ты больна?
Она отмахивается:
— Нет… Нет… Но как ты можешь говорить такие вещи…
Я стараюсь припомнить, что я сказал. Ах, да, что-то насчет дяди Карла.
— Да ну, мама, не будь такой чувствительной, — смеюсь я. — Ведь дядя Карл на самом деле спекулянт. Ты сама это отлично знаешь.
— Дело не в этом, Эрнст, — тихо отвечает она. — Меня ужасает, какие ты слова говоришь…
Я сразу вспоминаю, что я сказал в полусне. Мне стыдно, что это случилось как раз при матери.
— Это, мама, у меня просто вырвалось, — говорю я в свое оправдание. — Надо еще, понимаешь, привыкнуть к тому, что я не на фронте. Там царила грубость, мама, но там была сердечность.
Я приглаживаю волосы, застегиваю куртку и тянусь за сигаретой. А мать все поглядывает на меня, и руки у нее дрожат.
Я останавливаюсь, пораженный.
— Послушай, мама, — говорю я, обнимая ее за плечи, — право же, не так это страшно. Все солдаты такие.
— Да, да… Я знаю. Но то, что и ты… Ты тоже…
Я смеюсь. Конечно, и я тоже, хочется мне крикнуть, но вдруг, ошеломленный мелькнувшей мыслью, я умолкаю, отхожу от матери и сажусь на диван, — мне надо в чем-то разобраться…
Передо мной стоит старая женщина с испуганным и озабоченным лицом. Она сложила морщинистые руки, усталые, натруженные. Сквозь истонченную кожу проступают узловатые голубые жилки. Руки эти трудились ради меня, оттого они такие. Прежде я не видел их, я вообще многого не умел видеть, я был слишком юн. Но теперь я начинаю понимать, почему я для этой худенькой, изможденной женщины иной, чем все солдаты мира: я ее дитя.
Для нее я всегда оставался ее ребенком, и тогда, когда был солдатом. Война представлялась ей сворой разъяренных хищников, угрожающих жизни ее сына. Но ей никогда не приходило в голову, что ее сын, за жизнь которого она так тревожилась, был таким же разъяренным хищником по отношению к сыновьям других матерей.