Теневой путь 4. Арена теней
Шрифт:
Я перевожу взгляд с ее рук на свои. Вот этими руками я в мае 1917 года заколол одного француза. Кровь его, тошнотворно горячая, стекала у меня по пальцам, а я все колол и колол, обезумев от страха и ярости. Меня вырвало потом, и всю ночь я проплакал. Только к утру Адольфу Бетке удалось меня успокоить. В тот день мне как раз исполнилось восемнадцать лет, и это была первая атака, в которой я участвовал.
Медленно поворачиваю руки ладонями вверх. В начале июля — наши войска пытались тогда осуществить большой прорыв — я застрелил этими руками трех человек. Целый день провисели они на колючей проволоке.
А теперь я сижу около матери, и она чуть не плачет, не понимая, как это я так огрубел, что употребляю неприличные слова.
— Эрнст, — тихо говорит она, — я уже давно хотела тебе сказать: ты сильно изменился, стал каким-то неспокойным.
Да, с горечью думаю я, я сильно изменился. Да и что ты знаешь обо мне, мама? Осталось только воспоминание, одно воспоминание о тихом, мечтательном мальчике. Ты никогда, никогда не узнаешь от меня ничего об этих последних годах. Я не хочу, чтобы ты хотя бы и отдаленно догадывалась, что собой представляла действительность и во что она меня превратила. Сотая часть правды надломила бы тебе сердце, если одно грубое слово приводит тебя в трепет, смущает тебя, потому что не вяжется с твоим представлением обо мне.
— Дай срок, мама, и все опять пойдет на лад, — говорю я довольно-таки беспомощно, пытаясь прежде всего убедить в этом самого себя.
Мать присаживается ко мне на диван и гладит мне руки. Я убираю их. Она огорченно смотрит на меня.
— Ты, Эрнст, иногда какой-то совсем чужой; в такие минуты я даже лица твоего не узнаю.
— Мне нужно сначала привыкнуть, — стараюсь я утешить ее. — Мне все кажется, будто я только на побывку приехал…
Сумерки вползают в комнату. Из коридора выходит моя собака и ложится у моих ног. Глаза ее мерцают, когда она смотрит на меня. Она тоже неспокойна, ей тоже сначала надо привыкнуть.
Мать откидывается из спинку дивана:
— Какое счастье, Эрнст, что ты вернулся…
— Да, это главное, — говорю я и встаю.
Она сидит в своем углу, маленькая, окутанная сумерками. С какой-то особенной нежностью я чувствую, что роли наши переменились: теперь она — дитя.
Я люблю ее, я никогда не любил ее сильнее, чем сейчас, когда знаю, что уже не смогу прийти к ней, все рассказать и, может быть, обрести у нее покой. Я потерял ее. Разве это не так? И вдруг сознаю, как я, в сущности, одинок и какой я в самом деле чужой здесь.
Она закрыла глаза.
— Я сейчас оденусь и пойду немного пройдусь, — говорю я шепотом, стараясь не нарушать ее покоя.
Она кивает.
— Иди, мой мальчик, — тихо говорит она. — И через миг, еще тише: — Милый мой мальчик…
От слов ее больно сжимается сердце. Осторожно притворяю за собою дверь.
3
Утро началось с ужасно громкого и противного рёв сигнального горна. Звук пронёсся по лагерю, будя солдат от утренней дрёмы. Пришлось и мне вставать, повинуясь воле этого ужасающего
– Крис, так ты уже проснулся? Ну и как тебе побудка?
– с радостной улыбкой подходя ко мне, спросил Артур.
– И как ты можешь быть таким радостным с утра пораньше?
– сонным голосом поинтересовался я, протирая глаза, чтобы окончательно побороть утреннюю дрёму.
– Начался новый день, солнце светит, птички поют. Как можно не радоваться этому?
– с преувеличенной бодростью пропел он.
– Безумец.
– Ха-ха-ха, да шучу я. Мы просто все тут уже привыкли к этому горну, поэтому стараемся встать немного пораньше, чтобы успеть проснуться. А в первое время тут все проклинают этот утренний ритуал, сейчас же просто привыкли, - со смехом оправдался Артур.
– Очень смешно. Не хочу я как-то привыкать к такой побудке, похоже, стоит последовать вашему примеру и вставать пораньше, - поморщившись, ответил я.
– Иди ополосни лицо, должно помочь, - показал он на бочку с водой, стоявшую неподалёку.
– Спасибо, - поблагодарил я, направившись к указанной бочке, чтобы проснуться окончательно.
Закончив с процедурами, ко мне снова подошёл Артур, опять странно улыбаясь.
– Пойдём, теперь настало главное событие утра, побудка Бера, его даже горн разбудить не может, - похихикивая, поманил меня он к его шатру.
– Крепкий же сон у него, - с завистью протянул я, следуя за Артуром.
Похоже, у его шатра собрался весь наш небольшой отряд, и у всех на лицах играли ехидные улыбки.
– Ну что, народ, тянем жребий, кому на этот раз повезёт будить этого медведя?
– доставая из кармана несколько палочек, произнёс Артур.
– А куда деваться, если к построению не разбудим, то влетит всему подразделению, - грустно вздохнул Ким, подходя к Артуру поближе.
– Новичок пока не участвует, пусть смотрит и учится. Как обычно, кто вытянет короткую палочку, тот и проиграл, - произнёс Артур, протягивая руку с зажатыми палочками в сторону остальной группы.
– Похоже, мне сегодня повезло, - первым вытянув жребий и показав его всем, похвастался Ким.
Вторым тянул Лос и также показал всем длинную палочку, не произнеся ни слова, хотя под капюшоном, если приглядеться, можно было увидеть его торжествующую улыбку.
– Похоже, что сегодня твоя очередь, Артур, - с улыбкой показала свою палочку Светлана.
– Да как вы это делаете? Уже третий раз подряд! В следующий раз будем бросать кости. Вы же явно жульничаете, - разразился гневной тирадой огорчённый несправедливостью Артур.
На что эти трое лишь загадочно переглянулись.
Немного успокоившись, Артур схватил ведро воды, похоже, специально подготовленное на этот случай, и направился в шатёр Бера. Спустя десяток секунд раздался ужасающий до глубины души рёв. Из шатра вылетел Артур, а следом за ним и разъярённый Бер с кроваво красными от злости глазами, в одних трусах, но с огромным желанием раздавить мелкую букашку, посмевшую разбудить его таким неприятным способом.
– Стой, а то хуже будет. Дай мне убить тебя!
– рычал Бер, словно медведь, которого пробудили от зимней спячки.