Тени и зеркала
Шрифт:
Они двинулись вдоль одной из каменных улиц, на которую открывался балкон, а затем поднялись на два яруса вверх. Несколько встречных прохожих останавливались и глазели на Альена, не скрывая любопытства. Все мужчины носили бороды и доспехи — мастерски сделанные, иногда украшенные драгоценными камнями, серебряными или золотыми вставками. Сходство агхов сбивало с толку, и Альен не смог бы даже примерно определить их возраст. Стражи, патрулировавшие каждый из этажей, были препоясаны такими же короткими мечами или носили алебарды. Женщин и детей почему-то совсем не было видно.
Альена ввели в высокое конусообразное здание с рядами узких окон, над входом в которое сверкал огромный, с человеческую голову,
Едва Альен вступил под незнакомую крышу, как услышал уже знакомый боевой клич: прямо на него нёсся высокий агх (примерно по грудь ему ростом) с перекошенным от гнева лицом и занесённым топором. Не успев задуматься и понять, что происходит, Альен выбросил вперёд сжатый кулак, направляя в ударе энергию нерастраченных сил, клокотавших в нём. Агх, опрокинувшись, отлетел к дальней стене — к рядам чёрных обсидиановых скамей, словно сражённый ударом в грудь. Вокруг Альена, повинуясь его приказу, вырос трепещущий серебристый кокон магической защиты.
— Что это значит? — резко спросил он, когда снова смог дышать. Стражи невозмутимо столпились у входа, а Бадвагур смущённо молчал. — Проклятье, я имею право на объяснения!.. Значит, так дети гор встречают тех, кто согласен помочь им?
— Именно так — нам ведь нужно знать, хватит ли у них на это сил, — откуда-то из полумрака ответил глубокий, выразительный голос с бархатным местным акцентом. — Добро пожаловать в Гха'а, господин волшебник.
Из тени выступил седобородый агх — не в доспехах, а в длинном одеянии, расшитом серебром и самоцветами. Спина его чуть клонилась к земле от старости, но вся приземистая фигура дышала царственностью. В прищуренных глазах — синих, как сапфир над входом — светился опасный ум. Бадвагур опустился на одно колено, склонив голову.
— Мой вождь.
— Спасибо, что привёл его, резчик, — плавным жестом старик разрешил ему встать. — Клан этого не забудет… Прости нас, уважаемый гость. Таковы наши традиции — каждый чужак, вступая под горы, должен пройти испытание поединком.
Уж чего-чего, а поединка Альен не заметил: подбитый агх всё ещё охал, потирая помятую на груди кольчугу и пытаясь взобраться на скамью; топор его валялся где-то далеко в стороне. Воин был похож на беспомощную черепаху, которую уложили на панцирь, и вызывал брезгливую жалость.
— Извинения перед человеком, Далавар? — из-за скамей раздался язвительный вопрос, и на свет вышел ещё один агх — довольно щуплый и тоже безоружный. Весь в алом и с раскрасневшимися щеками, он напоминал большое сердитое яблоко. Это сравнение рассмешило Альена, который был так вымотан и обескуражен всем происходящим, что не сдержал улыбки. Агх в красном, увидев её, просто разъярился. — Извинения перед чернокнижником, перед ходячим извращением и злом! Да он должен ползать в твоих ногах за то, что его не убили у наших границ, как крысу!
— Потише, Толмо, ни к чему кричать в Доме Власти, — поморщившись, попросил Далавар. — Ты забыл святой закон гостеприимства? Никто не должен подвергаться оскорблениям в наших горах — а тем более тот, кто не поднял на тебя руки.
— Не поднял руки? — гневно повторил краснолицый, в запальчивости подступая всё ближе к Альену. Бадвагур, поднявшись, тихонько придвинулся к нему — видимо, готовый при необходимости биться бок о бок. Альена это даже растрогало, и он попытался, как мог, взглядом выразить благодарность. — Будто ты не знаешь, что своим мерзким колдовством он поднял руку на всех нас, тысячи невинных поставил под удар! Нет моих сил смотреть на него, да и
— Ступай домой, Толмо, сын Твинна, и срывай злость на своей жене, если не можешь с ней справиться!.. Мы собрались для переговоров, а не для упрёков. Этот человек пришёл с миром.
— И чем же ты это докажешь? — взвился Толмо. Бадвагур, явно встревоженный, робко кашлянул в кулак, но на него никто не обратил внимания. Разгневанные голоса возносились к высоким каменным сводам, покрытым геометрическими барельефами. Альен пытался вызвать в себе ответную злость или хотя бы изобрести разумные аргументы, но ему хотелось лишь остаться в одиночестве и передохнуть. Виски невыносимо ныли, а ноги подкашивались от усталости. — Чем — может быть, его наглостью? Или кровью лорда, которому с малолетства вытирала нос толпа слуг? Вот они к чему приводят — людские титулы, замки, книги и магия! — наверняка наслаждаясь моментом, он ткнул в Альена пальцем, точно в неодушевлённый предмет; у того скулы свело от унижения, но препираться он считал ниже своего достоинства. — Я всегда твердил тебе, Далавар, что мы должны порвать с людьми, порвать окончательно! В лучших из них чести не больше, чем в моих сапогах, а этот…
— Достаточно, — перебил Далавар; он не повысил голоса, но Толмо мгновенно умолк, хватая ртом воздух. — Никто не станет больше выслушивать это. Ты позоришь наш народ, Толмо, позволяя себе подобное, — он снова обратился к Альену, и в звучном голосе послышалась скорбь. — Однако это не значит, что я предлагаю тебе дружбу, волшебник. Хочу, чтобы ты понял: мы не просим тебя о помощи, мы её требуем. Здесь ты в полной безопасности, пока твоя магия не угрожает нам, но при первом же подозрительном шаге не жди пощады… Ты вызвал к жизни страшные силы, недоступные нашему пониманию. Мы не знаем, что именно ты сделал или делаешь, но ты обязан остановить это. Никогда раньше горы не были угрозой для нас, своих сыновей, — он помолчал, с тоской глядя куда-то мимо Бадвагура и Альена, а потом закашлялся — по-старчески жалко. — А теперь… всё изменилось. Всё меньше мест, где мы можем добывать руду и камни, потому что тени поднимаются из глубин, горы покрываются трещинами, а подземный огонь подбирается прямо к нашим ногам. А руда и камни — всё, чем мы живём… Ещё немного — и наши женщины, наши дети начнут голодать. Даже наши хроники не помнят такого, волшебник — наши письмена, которые потемнели от древности, когда ни один твой предок ещё не сделал и вдоха.
— Я не думал, что всё так закончится, — тихо сказал Альен, стараясь не смотреть на красного Толмо. — Я не оправдываюсь, вождь Далавар, и не собираюсь оправдываться, но говорю правду: я не думал. Без злого умысла я разорвал материю нашего мира. Я не рассчитал свои силы — и пришёл теперь, чтобы другие не расплачивались за моё недомыслие. Позвольте мне изучить ваши горы, и, если смогу, я закрою разрыв.
— Если бы всё получилось, как ты говоришь, лорд Кинбраланский, — с грустным достоинством откликнулся Далавар, упорно величая Альена именем, от которого он отрёкся, — я бы поднёс тебе лучшие наши сокровища…
— Сокровище уже поднесено, — вдруг прервал его ещё один голос, и Альен, присмотревшись, разглядел у стены агха в белом — с бородой клинышком, совсем юного, моложе Бадвагура. Всё это время он втихомолку сидел у стены, прислонившись к ней спиной, и сосредоточенно вертел что-то в чутких пальцах; однообразная правильность его движений наводила на мысли о помешательстве. — Твоё лучшее сокровище, Далавар. Твой старший сын…
Далавар побледнел: сморщенное костистое лицо стало светлее серебристой бороды.