Тени и зеркала
Шрифт:
Его уже уложили, и теперь над глазами нависло серое небо — а все кричали, надоедливо требуя какое-то имя.
Ах да, имя… У него ведь нет сына — значит, нужно назвать преемника, будущего короля. До конца исполнить свой долг, чтобы уйти с честью. Отец бы хотел от него именно этого.
И он сделал то, что от него просили. Назвал имя.
— Хелт, — и, когда они решили, что ослышались, выдавил громче, захлёбываясь кровью: — Хелтингра Альсунгская, вдова моего брата. Славьте свою королеву.
И свобода — великая, как ветер на море — охватила его целиком.
ГЛАВА XVII
Тааль снилась Высокая Лестница — но не такая, как на самом деле. Она уходила в самое небо, пронзая его насквозь, и Тааль летела вдоль бесчисленных ступеней, сбиваясь со счёта — а они всё мелькали и мелькали перед глазами, погружая в отчаяние. Она то дрожала от холода, то потела от жара, и крылья её еле двигались от усталости…
А там, на недосягаемой вершине — она это точно знала — был ответ на все вопросы. Там были огромные врата — каменные, белые, точно кость, врата Неназываемых, изъеденные трещинами, засиженные пауками и москитами, и бабочками ядовитых расцветок. И с той стороны врат рвался Хаос.
Тааль не знала, не смогла бы объяснить, что это, но не сомневалась: это именно он. Страшное, всё пожирающее пламя рвалось оттуда, готовясь поглотить её гнездо…
Тааль проснулась от собственного вскрика и чуть не свалилась с ветки.
Стоял предутренний синеватый сумрак, но кусочек горизонта, видневшийся из-за деревьев, уже украсила золотистая полоса. Тааль взглянула на Гаудрун, которая дремала по соседству, спрятав голову под чёрное крыло. Долгий полёт так её вымотал, что она даже не пошевелилась от шума.
Но Тааль уже усвоила: Гаудрун кажется беспомощной, лишь когда спит. Понаблюдав её в полёте — ещё слабую, неуверенно ловившую потоки ветра, иногда морщившуюся от боли, — Тааль прониклась таким уважением и восхищением, что ей и без слов было ясно: их встреча не случайна. Она — из тех встреч, что приходят редко, как дождь в засуху, наполняя жизнь новым смыслом.
Наверное, все майтэ могут понять это, только увидев другого в воздухе. Она не знала. Зато знала теперь — точно, без догадок и домыслов, — что Гаудрун честна и отважна, что её вспыльчивость и грубоватость — лишь признаки горячего сердца. Всё это рассказал Тааль её полёт.
И ещё, конечно, то, что она вообще согласилась забрать её с собой. Тааль поёжилась, будто утренний холодок проник ей под перья. Она вспомнила разговор с отцом — последний разговор, почти без слов, когда он места себе не находил от горя и беспокойства, а она не умела доказать, почему должна лететь в кровавое, горящее место. Он предлагал дочери пойти к Ведающему, к Старейшинам, просить отправить к водопадам кого-то из мужчин (ведь не обязана же это делать она, такая юная и слабая!), но Тааль была непреклонна.
— Судьба, — пропела она, клювом ткнувшись в отцовскую шею и кивнув на один из глиняных черепков
А мать отрешённо смотрела сквозь Тааль, замерев на краю гнезда. И это было куда страшнее отцовских слёз.
Тааль дала слово, что вернётся, как только наберёт воды, что не останется помогать сородичам Гаудрун. Отец заставил её сделать это. Но теперь, глядя на спящую подругу, она была не уверена, что поступила правильно.
— Ну, и долго ты собралась так сидеть? — поинтересовалась Гаудрун; Тааль повернулась и встретила её чуть насмешливый взгляд. — Летим дальше или продолжаем любоваться рассветом?
— Летим, если ты в порядке, — сказала Тааль. В последние дни, даже во время полёта, минуты лихорадочного возбуждения сменялись у неё минутами оцепенения и задумчивости, и Гаудрун по-доброму посмеивалась над этими перепадами. Наверное, это отвлекало её от мыслей от того, что ждёт её в родном гнездовье. На её месте Тааль бы, наверное, уже сошла с ума от страха — металась бы, как бедный Диеши, который не различал знакомых и всё пытался клевать кору вместо семян и личинок.
— Мне приятно, конечно, что ты обо мне заботишься, — Гаудрун поморщилась, — но не стоит делать это так часто… Уже недолго осталось.
— Я помню, — и Тааль подошла к краю, расправляя крылья. С упоением она распрямила каждую косточку, предвкушая, как вырвется на простор из-под тенистого покрова диких лоз и замшелых ветвей. Гаудрун смотрела на неё как-то странно.
— Ты опять видела кошмары? Что на этот раз?
Тааль не хотелось говорить об этом — но откровенность, царившую между ними, было уже не отменить. Она вкратце, чтобы не тратить драгоценное время, описала свой сон.
— Но пламя ещё не вырвалось? — переспросила Гаудрун, озабоченно нахмурив тонкие брови. — Знаешь, у нас в гнездовье таких, как ты, зовут сновидцами. Всё это не просто так… Хвостом своим клянусь, что огонь означает происки кентавров и тэверли.
— Ведающий говорил, что им может помогать кто-то из-за моря, — осторожно возразила Тааль, — и что все наши беды связаны с колдовством. Дело не может быть только в тэверли.
— Дело всегда только в них, — отрезала Гаудрун, которая ненавидела тэверли всей душой, хотя ни разу их не встречала и даже не представляла, как они выглядят. — Даже беда с твоей матерью — от той дряни, что они впустили сюда, это уж точно… Скажи, ты боялась? — вдруг спросила она.
— За мать? — не поняла Тааль. — Конечно. Я и сейчас боюсь.
— Нет. Во сне, когда летела к этим воротам. Зачем ты летела? Ты ведь могла погибнуть?
— Боялась, — признала Тааль и честно добавила: — Только не за себя. Не знаю, почему. Разве что за тех, кто мне дорог… Но ты не подумай, я вообще-то жуткая трусиха. Мало ли что кому приснится…
— Ох, Тааль… — Гаудрун тоже расправила крылья, сразу окружившие её чёрным облаком. От первых солнечных лучей её локоны будто покрылись золотой пыльцой. — Раньше я думала, что такой чистоты уже нигде не осталось. Будь осторожна, девочка.